Там, в гостях

– А знаешь, милый, пока мы обедали, я размышлял о богатых старых ведьмах, с которыми играл в бридж в Каннах, и обо всех «королевах» в Эшториле. Они по-своему были столь же дурны. Если не хуже. Признаем же, почти все люди – зануды того или иного типа. Бенбери хотя бы того вида, к которому я не привык, и это делает их восхитительными.

Радикализм Пола вновь проявил себя, когда мы столкнулись со следующей проблемой: как ему быть с военной службой? Он уже встал на учет в призывном пункте как годный к строевой. Мы с Августусом не сомневались, что он изменит категорию, откажется от службы по убеждениям и его отправят работать в квакерский лесоводческий лагерь на территории Штатов; такая форма повинности официально разрешалась пацифистам. Однако Пол не уступал.

– Ты, Крис, другое дело. Ты уже был пацифистом, когда все это началось. Если мы ввяжемся в войну, а призывной возраст поднимут – ты отправляйся в лагерь. Тут без вопросов. А для меня единственный способ доказать искренность – получить повестку и только потом отказаться идти.

– Тогда ведь тебя отправят в тюрьму.

– Еще как отправят. Там мне и место.

Неделя ушла у нас с Августусом и Иэном на то, чтобы переубедить Пола, втолковать ему, что такая его позиция вовсе не обязательна. (Дейв Уилрайт участия в споре не принимал; наверняка решил, что Пол должен дать себя посадить.) Чем больше мы приводили аргументов, тем изворотливее отвергал их Пол, пока наконец диспут не превратился в некий кокетливый флирт, и я начал подозревать, что Пол попросту задирает нас. Так или иначе, в конце концов он сдался.

Однако дело это не уладило. Призывная комиссия, как и почти все призывные комиссии на Западном побережье, состояла из поистине злобных стариканов, которые стремились надеть форму на все юное поколение только потому, что оно юное. Пола они назвали уклонистом и стали насмехаться над его поводами не служить. И если бы Иэн не написал в комиссию письмо, в котором ручался за искренность Пола, его мотивов, наверное, так и не признали бы. Иэн был видным в округе пацифистом, и его слово уважали даже многие из тех, кто не одобрял подобных взглядов. На последнем слушании Пол, видимо, подвергся сильному унижению, хотя распространяться об этом не стал; да и негодования, похоже, не испытывал.

– Они вели себя почти так, как я и ждал, – только и молвил Пол. В подобных ситуациях он был и правда крут.

Как-то Пол признался мне, что у него восстановилась сексуальная потенция. Впервые заметив это во время медитации, он теперь стал жертвой бурных фантазий и снов. Вскоре он посреди ночи вошел ко мне в спальню, разбудил меня и сказал:

– Боюсь, я схожу с ума. Если не поговорю с тобой, то непременно выбегу на улицу и наброшусь на первое, что подвернется: мужчину, женщину, животное…

Мы решили купить еще кровать и поставили ее рядом с моей. Договорились, что отныне каждый из нас может разбудить другого в любой час и выговориться, пока «не станет легче».

Так я узнал все подробности любовной жизни Пола. Порой он заставлял меня хохотать в голос – как, например, когда поведал об одной американке в Швейцарии, приехавшей отдыхать с девятилетней дочерью; женщина сказала Полу, что боится оставлять ребенка наедине с ним. (Я так и вообразил, как он уговорами и угрозами вытягивает это признание!) После чего Пол прочел ей уничижительную лекцию о лицемерии доморощенных мамочек с широким кругозором, считающих, что сексуальная свобода хороша для всех, за исключением их родных деточек. Он говорил до тех пор, пока дама не расплакалась и, как он сам сказал, чуть ли «не молила взять ее ненавистную малявку».

– Веришь ли, Крис, на следующий день кроха поднялась на крышу, где я загорал, и сама совратила меня!

Однако чаще он описывал секс, отчего я так возбуждался, что просто не мог слушать. Половые акты эти по большей части совершались в спешке или под угрозой раскрытия: в поездах, такси, самолетах, нагишом на лыжной прогулке в снегу, в вечерних нарядах на балу в посольстве, в группах, толпах, на оргиях… Затем уже я, в свою очередь, предавался воспоминаниям, стараясь возбудить Пола не меньше, чем он меня, и не всегда придерживаясь истины. Тот почти доисторический день в однокомнатной квартире у Braut Вальдемара превратился в нечто изощренное, достойное пера маркиза де Сада. (При этом я чувствовал вину, извращая один из своих поистине невинных опытов; ощущал себя грязным старикашкой.)

Так мы лежали каждый у себя на кровати, разделенные какими-то футами, играя в нездоровую игру, перед которой почти нельзя было устоять и которую мне редко хватало решительности закончить первым. Именно Пол рано или поздно восклицал:

– Господи боже, кого ты обманываешь?! Не знаю, как ты, а я иду принять холодный душ.