Там, вдали, за…

Я прожил с ним неделю. Я делил с ним кров, чай и сигареты. Потом на его имя пришел денежный перевод из Владивостока, и встал на рейде нужный теплоход. Я проводил моряка в порт… А через год, отработав свой договор в газете, ушел на краболове к берегам Камчатки — слушать ритмы моря и зарабатывать на обратный билет.

С тех пор прошло много лет, но с моряком я так и не встретился. А вспомнил о нем лишь потому, что мне пришлось писать с его судьбы заказанный Кадманом текст.

И настало такое утро, когда я поставил последнюю точку.

Была пятница. Я спал до обеда, и никто меня не беспокоил. Потом я проснулся, поел то, что оставалось с вечера в кастрюле, и снова задремал. Голова все еще оставалась тяжелой, и сердце работало в одну восьмую такта. И слово «абракадабра», однажды вылупившись из ненавистного мне имени, рекламным дятлом стучало в левый висок.

Город Корсаков по-прежнему не давал мне покоя. Эта странная связь мне казалась отнюдь не случайной. Что-то скрывалось за воспоминаниями десятилетней давности и магическим словом «абра кад абра». Кого я должен был исцелить? И от чего?

Ближе к полуночи я открыл глаза. И снова сел за компьютер. Теперь я знал, что мне нужно сделать. А самое главное — зачем.

Я призвал в помощь весь свой опыт. Восемьдесят тысяч печатных знаков были мною просмотрены с дотошностью цензора времен колбасных очередей. Я искал свои волны-периоды — и находил их, и радовался этому. И в каждую девятую волну я бросал одно-единственное слово, адресуя его своему литературному врагу.

Не помню, как прошли суббота, воскресенье и понедельник. Во вторник утром я наконец-то вынырнул из глубин прозы и распахнул окно. Сентябрьская прохлада придала мне силы. Я снова перечитал написанное — и содрогнулся, ощутив в тексте силу кейпроллера — гигантской волны, рожденной у мыса Гаттерас.

— Неужели готово? Митрохин, ты меня радуешь. — Боря Кадман пожал мне руку, но дальше прихожей и в этот раз не пустил. — А знаешь, что-то в нем есть, — сказал он, бегло просмотрев текст. — Подожди.

Он ушел и долго не возвращался. Я терпеливо ждал, опершись спиной о стену. Наконец, Борис появился. Лицо у него было растерянным.

— Что-то в этом есть, — задумчиво повторил он. — Да, кстати…

Кадман дал мне несколько бумажек. Я, не глядя, сунул их в карман.

Вернувшись домой, я откупорил бутылку вина и выпил не меньше половины. Расслабленно растянулся на диване, даже не сняв пиджака.

Ах да, эти деньги… Я вынул их, пересчитал.

Двести, триста… шестьсот… Восемьсот? Быть такого не может!

Господи, что же я натворил!..

* * *

Телефон у Кадмана молчит уже третий месяц. В ЦДЛ писатель Феликс Порецкий не заходит. В последнем номере «Литгазеты» знакомый мне критик вспоминает Порецкого и задается вопросом, куда же тот исчез.

— А в самом деле, куда? — с ностальгической ноткой в голосе спрашивает у меня Кослянский. И я отвечаю:

— Он уехал. Ушел. Улетел. Он уже не вернется! И жалеть о нем будет лишь тот, кто его не читал.

Не кормите кошку с балкона

Памяти Анатолия Тоболяка.

Она приходит ко мне каждый вечер, часам примерно к семи. Садится под окном — и ждет кошачьей манны небесной. Однажды с балкона упал бутерброд, и она это запомнила. У кошек хорошая память.

А назавтра история повторилась. И еще. И потом.

Прикормил, называется. На свою-то голову!

Что ж, бывает.

* * *

Город, одуревший от редкой в этих местах жары. Вчера еще пересохшие колонки. Позавчера закрытые киоски с мороженым. Люди, которых давно уже нет…

— Вот здесь я встретился с ним в последний раз. В девяносто девятом, — мы останавливаемся возле крошечного магазинчика. — Втиснулись в очередь. Пиво кончилась перед нами, пришлось брать, что есть.

Улица, протекающая между домов. Гарь расплавленного асфальта. Число шестое или двадцать восьмое. Не все ли равно?

— Ты не мог его встретить тогда, в девяносто девятом. Тебя убили весной девяносто первого, — говорю я Другу. — А в девяносто восьмом он уехал из этого города. Навсегда. И больше сюда не возвращался.

— Нет, это было в девяносто девятом, — Друг фатально упрям, безудержно и безрассудно. — Я позвонил ему и сказал: «Так я приеду?». И он этому не удивился. Он лишь спросил: «Ты один?» И еще он сказал мне: «Чуть позже. Подожди».

Дом. Знакомый подъезд. Запах бичей и кошек. Вверх, на третий этаж. Потертая дверь. Звонка нет, а стучаться вовсе не обязательно. Дверь распахивается от легкого толчка. От дыхания. От одной лишь мысли, что сюда можно войти в любое время дня и ночи.

Друг серьезен:

— Иди без меня.

— Почему?

— Потому что я вижу его каждый день. А тебе еще предстоит с ним встретиться.

…Это я так подумал, и дверь открылась сама собой. Я прошел прямиком на кухню и поставил на стол принесенное питье.

— В самый раз, — хозяин квартиры совершенно не удивлен моему визиту. — Постой, последний раз мы встречались… когда? В девяносто шестом?

— В девяносто шестом я был далеко. А в две тысячи первом уже не стало тебя. Неужели не помнишь?