Там, впереди

— Вот говорят про меня — вру… Брешут! Мужик — он как жук, весь день в земле копается. Ну, понятно, я тоже. А после ужина сяду на приступок крыльца, прижмурюсь — как бес какой под ребро: «Э-э, пойдем, покажу чего…» И вижу… всякое, чего ни попало — людей, случаи там, края разные. Другим оно не является, хотя бы вот бабе моей и ребятне, а я дивуюсь… Так потом, когда рассказываю, я вру или кто?

Мужики намекали:

— Голова у тебя, может, того… А? В кружении…

— Голову я себе не в лавке покупал, — отрезал Астах. — В лавке обхитрить могут, а тут натурально.

— Да ладно, ври, — соглашались мужики. — Нам такое дело не убыточно, а от скуки ничего…

ПОМОЩНИК

Сидели мужики на завалинке, дымили самосадом. Когда в таких случаях кто шел мимо и спрашивал, что делают, ему отвечали: «Лапти сушим». На этот раз, после всяческого другого, съехали на балачки об одной жительнице села, Дуське, — ведьма или не ведьма?

— Ведьма, — решительно сказал Астах. — На помеле подлетывает.

— Может, глазом дурная, наговором скотину портит?

— Этого она не любит, нравом обходительная.

— А откуда знаешь, что на помеле летает?

— Помогал.

— Это как же?

— Было дело… вечером зашел к ней угольками разжиться, своя баба не уберегла на загнетке. Ну, сперва тары-бары, тем более ее мужик на выпивке застрял где-то. Потом она и говорит: «Я, Астах, весь день за кроснами сидела, чтой-то во мне все жилочки застоялись. На помеле вот полетать хочу, промяться малость. Угольков ты потом возьмешь, а покамест вьюшки закрой за мной, чтобы хата не выстуживалась, а как шумну из трубы, опять впустишь». Да на помело хоп верхом — улетела. Сижу, думаю — исхитрилась баба, мне бы так-то, сноровисто с делами справлялся бы… Ну, не так долго летала, слышу — зашурхало в трубе, вернулась, значит. Я, по уговору, вьюшки отслонил — не вылезает. Мне ж домой пора, спрашиваю — ты чего там, Дуська, подшиблась али что? Так она и говорит: «Ох, нынче на верхотуре и студено, иззябла я совсем. Сейчас вылезу, только отогреться надо малость».

Подумал Астах, добавил:

— Он, мороз, никому спуску не дает, хоть бы и ведьме. Вот по лету балакаем, а у меня валенки на уме — думаю, подшить бы, так где его, черта, время, возьмешь.

Кто-то рассказал об этой истории Дуське, при встрече с Астахом та накинулась на него:

— Седым, Астах, делаешься, а все брех разводишь. Не стыдно тебе, анафемская душа, поклеп на меня класть?

Астах горестно вздохнул:

— Дуреха ты, Дуська, нашла из чего свару заводить. Я ведь что расскажу, все обратной стороной выворачивают. Ты вот хоть сама теперь говори, что ведьма, — никакой тебе веры не будет, все в смех пойдет…

ЛЕНЬ

Из мужиков, правду сказать, тоже не все тороваты да подъемисты. Был у нас такой на селе, крикни в ухо: «Хата горит!» — так он не сразу всполошится, поясницу или затылок раз пять поскребет. Астах про него придумку рассказывал:

— Говорят Карпу — слышь, на станции деньги даром дают. В шапку или в полу насыпают… Ну, воскресенье было, Карп после яишницы разморился, думает: до станции оно три версты, пока доколдыбаешь, а там уже другие стабунятся, в затылок стоя, ноги намнешь… Погодить надобно, раз даром дают, так на всех припасли… Солнце на полдень вскатилось, все опять же думает, на боку лежа: жарища эка, на небе не иначе баню топят, холодка бы погодить, идти способнее будет… А вечерять стало, опять свое соображение — оно, дескать, придешь, а там закрылось все, вот завтра встану, толченки с маслом поем да прямым ходом туда… Так и не собрался, потому — три версты все же, вот кабы поближе…

Рассказали Карпу про Астахов прибрех, не изругался — лень было, — сказал:

— Все могет быть…

ОН ПРИХОДИЛ

С утра, пока росно, мужики косили. Волглая трава хорошо, чисто подваливается, после бабы поворошат под ветерок — ладно и получается. Теперь, сжевав по куску сала и похлебав щей из глиняных горлачей, лежат в тени ракиты. Кто курит, кто травинку жует, кто веткой от мух отхлестывается. Один тороватый предложил — солнце, дескать, прижигать начинает, скупнуться бы на озере. Никто и пальцем не пошевелил. Прикинули — пока у воды, оно и правда прохладно, а пока назад добредешь, опять и разморишься, значит, без толку все, нечего и силой тратиться. Кто-то говорит:

— Астах у нас нынче совсем осоловелый. Губ не разлепляет.

Астах и правда в дреме, но тут, как ветром его подкинуло, садится, глядит с посмешкой:

— Осоловеешь… Ночь такая была.

— Аль с бабой дерюжку не поделил?

На эту задирку Астах не отвечает, только подергивает плечом, над которым южит оса. Понизив голос до сипоты, оповещает:

— Он приходил.

— Кто такой?

— Обнаковенно… Шерсточка не сказать чтоб длинная, как на кошке, с поблеском черным. Носик востренький, закорючкой, ну, рожки там, копыта… Как положено ему. Я уж угрелся, глаза затворяю, а он шасть — стоит рядом. «Что, грит, напужался, трясучкой торгуешь?» — «Да нет, говорю, чего пужаться. Я человек всяко ломанный, разного повидал на свете, понимаю — надо так надо, могу быстро собраться». А он зубы скалит: «Не трюхайся до своего времени, не твоя очередь, соседа твоего покамест».