Там, впереди

Чтобы закончить разговор об этом случае совсем, надо сказать вот что: Сергей Смирнов лежал в Усухе еще дней шесть, и поскольку соблазны рыболовецкие и лесные от него отпали, то он писал и писал, слушая шипение и гоготанье гусей за окном, дудение бекаса и концерты соловьев. Но так как нога тоже все болела и болела, то мы отвезли его в Суземку. Был у него вывих или нет, осталось неизвестным, — если был, так уж до этого вылечили, — а на рентгене обнаружили трещину в кости, поставили легкие шины, перебинтовали и посоветовали, чтобы меньше беспокойства сказывалось, упрятать ногу в валенок. Так, на одной ноге ботинок, на другой валенок, по просьбе местных жителей читал Сергей Смирнов и стихи в большущем, до отказа набитом народом клубе, а потом в честь его устроили ужин, посадили на скорый поезд и отправили в Москву. Вот что стоит за маленьким стихотворением. Конечно, в лирике эпопею с подробностями не развертывают, но говори после того, что легко достаются поэтам их строки!

6

Туман стоит, как в остывающей бане, — густ, сыр и даже припахивает веником. На что мал поселок, а и он в цельности не обозревается, три-четыре дома еще проступают, а остальных как бы и нету, как бы их уже перекантовали в иное место. Так и с утра, так и к обеду: вроде и стало пробиваться солнце, но не пробилось, посияло мутным пятном и стерлось, — и на ветках, и на молоденьких — иные еще и трубчато закручены — листьях висят тяжелые белесоватые, ничего не отражающие капли, напоминающие снятое, малость в синеву, молоко. За обедом, похрустев листьями черемши, Илья Швец выдвигает теорию:

— Для поэзии туман тоже вещь! Помните песню Михаила Исаковского «Ой, туманы мои, растуманы…»? Очень кстати пришелся.

— Изобрази и ты, — советует Михаил Алексеев. Он уже отобедал на своем постое, у нас присутствует в качестве стороннего наблюдателя, а на крыльце стоят, как сам он выражается, «снасти» — единственная кривоватая, без любви и тщания оснащенная удочка.

— У меня не выйдет, не та эпоха, — вздыхает Илья Швец. — На туманы какие рифмы? Океаны, партизаны, курганы, атаманы. За такой рифмой не на Усух ездить надо! Правда, есть еще поляны, так их не видно…

Подумав, прибавляет:

— А нам туман этот линию жизни поломает. Чувствуете, как все придавил? Птицы — и те не поют. Так что и на рыбу идти не стоит, не будет брать. В природе все согласовано…

Мы высоко оцениваем наблюдательность нашего коллеги, но что же нам делать? Все уже, как говорится, выработались на сегодня до опустошения, дальше если и напишешь что, так только на растопку печки пригодится — перевод времени и бумаги. Хором петь тоже не получится — у одного голос есть, может и высоко забираться, и понизу брать, а остальные и под угрозой казни ни одной песни до конца не вытянут, не говоря уже о благолепии. Стало быть, и некуда податься, кроме как на реку. Рыба же и в самом деле не ловится, но зато, словно чтобы подразнить, на лесные дорожки поверх прелых листьев выползает неисчислимое количество червей, которых в песчаной почве поселка мы добываем обычно с большим трудом. Что ж, для рыбака и то прибыток! Пристроившись на высоком, посуше, бережку, поглядываем на недвижные поплавки, покуривая, перекидываемся соображениями по разным разностям бытия.

— Если бы, например, марсиане на Усух спустились, что подумали бы про людей?

— Не спустятся, нету их.

— А если бы?

— Сумели бы спуститься, сумели бы и разобраться.

— Не скажи! Мы, люди, на земле живем, а и то иногда какая-нибудь неприятная мелочь свет застит — сядет на глаз, как бельмо, и на что ни посмотришь, все не того цвета.

— И наоборот бывает — хватишь много света на глаз, а потом и не видишь ничего под ногами, в калюжину бухаешься.

Тут к нам подходит лесник, мужчина лет тридцати, в аккуратно отглаженной форме. Для завода на беседу просит прикурить, потом, присев, сочувствует по случаю бесклевья, а затем уже переходит на жалобу:

— К следователю вот ездил, показания с меня снимали. Я же и виноват выхожу!

— А что случилось-то?

— Обыкновенная история… Леса наши поредели сильно: и жгли их в войну, и снарядами, и бомбами корчевали, и пулями секли, так что и по сю пору оказывает — валишь дерево, ничего сначала идет, да вдруг пила дырр-тырр, на свинец наскочила. Выходит, не только люди, а и деревья настрадались… Ну, теперь беречь надо, а то пески двинутся, таких бед наворочают! И вот сознательной совести, когда ее меж людьми делили, на всех не хватило, подворовывать есть охотники. И не то чтобы от большой нужды — тут понять можно, — а то для шального заработка или для пропоя…

— Это как же для пропоя? Для постройки, может?