Там, за рекой

Нормально, бывает. Значит, кто-то поменял мир, а я перескочил, сохранив воспоминания о предыдущем его состоянии. Это бывает. Редко, но бывает. Самый мощный случай был в конце девяностых, когда у моей супруги (тогда еще будущей) поменялся нос. Был курносый, и я помню, что думал еще: “Такая красивая девушка, вот нос только… милый, конечно, но не люблю курносые”. Я курносые носы как-то не особо люблю, да. А потом в какой-то момент нос у нее внезапно стал прямым. Сама она, кстати, когда я ей об этом рассказал, философски отнеслась – мол, бывает. Реальность вообще – штука вариативная. В общем, так или иначе, будем надеяться, что эта плоскость реальности в целом окажется лучше той, на которой я пребывал ранее».

Сейчас я как никто понимал Сэма. Вот только хотелось как можно быстрее от нынешнего, сосущего под ложечкой ощущения перескочить к моменту, когда об этом уже можно будет рассказывать во время застолья. Пока же ощущение было мерзким.

Глава 20

Ближе к вечеру я пошел закрывать парники – скорее по привычке, на самом деле я до конца не понимал, где именно нахожусь, но был уверен, что и в этом измерении когда-нибудь появится своя мама и очень огорчится, узнав, что помидоры и огурцы подмерзли или, наоборот, сгорели от летней жары. Маму, даже какую-то другую, из незнакомого измерения, обижать мне никак не хотелось.

Я присел на лавочку и снова обзвонил родителей и брата. Точно так же – гудки и все, как если бы их в этом небольшом пузыре и не существовало. Затем я написал Олич сообщение о том, что «Дачная столица» поменялась по сравнению со вчерашней. Олич ответила коротко: «Логично. Дай подумать». Что же тут логичного и о чем стоит подумать, я, хоть убей, не мог понять.

Пока я готовил ужин, Наташа села разбираться с письмом, которое мне передали от Кузнецова в самый первый день моих приключений. Ну или сказали, что передали от него. Я варил молодую картошку и сосиски, а в это время из комнаты доносились крики: «А какие еще шифры бывают?», «А так по-русски разве пишут?» и даже «Ты уверен, что не потерял ни одного из листов?!» Криков было много, а результатов не очень. Я даже предложил отсканировать все эти бумаги, пока их «госпожа криптограф» не растерзала.

Пара часов перед сном прошла весело, хотя и бессмысленно. Я пошел спать, а Наташа решила еще посидеть с бумажками. Настроение у нее менялось очень быстро, и угадать, что выпадет следующим, было просто нереально. Я лег в кровать и практически сразу, как и обычно, уснул, словно провалившись в никуда, обещающее такое интересное завтра.

Проснулся я от того, что Наташа тихонько толкала меня.

– Что случилось?

– Карпов, у нас, похоже, проблема.

– Скажи, что случилось?

Вместо ответа Наташа потянула меня к окну. Я поплелся за ней, но, еще не доходя до окна, понял, что дело плохо. Это заунывное пение, больше похожее на плач, мы уже слышали совсем недавно, когда сидели вместе на колокольне. Я подошел к окну и увидел, как за забором дачи возникают и движутся огоньки. Забор высокий, и, судя по всему, мы могли видеть только отблески факелов от процессии.

Я застыл на месте. Что они здесь делают, откуда тут взялась эта кошмарная процессия? Почему они ходят так близко? Что, блин, они тут ищут и что теперь делать?

Наташа потянула меня за руку.

– Мы хоть убежать отсюда можем?

Я хотел сказать, что калитка есть, но в этот момент хоровое пение прекратилось. Все затихло, остался лишь один женский высокий голос, поющий на каком-то непонятном, но удивительно знакомом языке. Эта женщина то ли пела, то ли кричала, жалуясь. Голос оплакивал весь мир, это было похоже на проклятия матери, обвиняющей небо в том, что оно забрало у нее единственного ребенка.

Не видеть процессию, а только слышать было еще страшнее. Мы с Наташей так и замерли, сидя у окна, опасаясь просто пошевелиться. И только пляшущие огоньки факелов над верхним краем забора, запах чего-то горелого и просто физическое ощущение страха. А затем откуда-то издалека, словно с огромной высоты, вступил гигантский колокол. Небо разрывали удары огромной многотонной махины, а голос все пел и забирался все выше, и казалось, еще чуть-чуть – и он сорвется на страшный, абсолютно нечеловеческий визг.

Когда все закончилось, мы еще долго не могли прийти в себя. Я порывался посмотреть, что там осталось после этой процессии, но Наташа убедила меня не выходить. Головой я понимал, что раз уж этот ужас смог добраться до здешних мест, то забор для такой силы и вовсе не преграда, но оставаться внутри все равно было гораздо приятнее, это как детская вера в спасительное одеяло, под которым не страшны никакие монстры. Главное – не высовывать ногу наружу. Ну, мы и не высовывали.

Наташа попросила не уходить из ее комнаты, и я расстелил рядом с диваном старый спальник. Мы еще несколько раз просыпались. Судя по звуку, куда-то торопились пожарные машины.