Там, за зорями. Пять лет спустя

— Кать, ты не первая, кто задает и задавал подобные вопросы. Было время, на лавочке у этого самого дома одним апрельским вечером мне все это говорила двоюродная сестрица. Она возмущалась и никак не могла понять, что сподвигло меня на переезд сюда. А я молчала. И не потому, что не могла объяснить. Я просто знала: она не поймет. Она и сейчас до конца не понимает, но с удовольствием приезжает сюда и привозит мужа и ребенка. И сейчас тебе так же, как и ей когда-то, я могу наговорить многое, рассказывая о том, что значит для человека Родина и деревня, место, где жило не одно поколение его родных, и дом, который мой дед сам построил. Ты будешь кивать, соглашаясь, но почувствуешь ли ты хоть что-то при этом? Я не знаю… Для меня нет лучшего места на земле, чем эта деревня. Это мой дом. Это то место, куда мне всегда хочется вернуться, и я возвращаюсь. Я знаю, что буду жить здесь всегда, даже если рядом больше никого не будет. Правда, я все же верю и мечтаю, что деревня не умрет вместе с последним стариком. И все же, если смотреть правде в глаза, я трезво оцениваю ее положение. Здесь нет ни реки, ни озера и до ближайшего водоема километров восемь, да и от главной трассы деревня в стороне. Ведь в основном все мечтают поселиться в потенциальной близости к реке. Да, здесь лес и луга, и просторы, и тишина, но для дачника это не главное. Знаешь, в силу своей деятельности мне приходится общаться со многими людьми. И лишь некоторые из тех, кто видел Горновку, побывал здесь, прошелся по окрестностям, сказали потом: да, Злата Юрьевна, мы понимаем тебя! Но многие даже после прочтения моего романа, даже побывав здесь, пожимали плечами и не понимали, что такого прекрасного я нахожу в этой глуши, в этой звенящей тишине, в этих полях, лесах, безлюдности и общении с бабульками! Более того, некоторые уверяли меня, что, общаясь с ними, я сама как будто преждевременно старюсь душой, мыслями, образом жизни! Поначалу я пыталась спорить, а потом поняла, что это глупо. Переубеждать кого-то и навязывать свое мнение — самое ненужное и бесполезное занятие на свете. Когда я писала свой роман, я хотела вложить в него все свои мысли и чувства, в нем я постаралась все объяснить и показать. Кто-то понял и проникся, кто-то нет. Но и за тех немногих, сердца которых моя книга тронула, я благодарна. Если кто-то прочтет мой роман и вспомнит о своей Родине, возможно, такой же маленькой, забытой глухой умирающей деревеньке, и захочет приехать, навестить или вернуться, я буду считать, что написано мною все было не зря. А если захочет приехать сюда, потому что описанное мною западет ему в душу, затронет какие-то струны и разбудит воспоминания, я буду просто счастлива. Так же и с песнями… Я исполняю много песен, известных каждому, народных, полюбившихся песен, осовременивая их немного, так сказать. Но знаешь ли ты, сколько песен знают бабульки в Горновке? Над ними, конечно, работать и работать еще надо, но мне так хочется сохранить их, записать, донести до людей и не дать исчезнуть! — все говорила и говорила Злата, все сильнее сжимая руки и прижимая их к груди.

Катя завороженно слушала, не отрывая глаз от ее лица, как будто вдруг озарившегося каким-то внутренним светом.

«Светом любви к родной земле и этой деревне…» — догадалась девушка. У дома настойчиво посигналила машина. Катерина вздрогнула, как будто очнувшись.

— Можно я позвоню тебе сегодня вечером? — поворачиваясь к двери, спросила она.

— Можно. Я уложу Манечку спать и после девяти смогу с тобой поболтать! — согласно кивнула Злата Полянская.

Катя махнула ей на прощание рукой и скрылась за дверью. Злата постояла немного в прихожей, потом вернулась на кухню, убавила огонь на плите, оделась и вышла на улицу. Солнце скрылось за горизонтом, но там, далеко за лесом, продолжал розоветь закат, отражаясь неярким светом в стеклах окошек. На востоке в сине-кобальтовых сгущающихся красках небосклона уже зажглась первая звезда. К ночи опять похолодало, и Злата зябко поежилась, выходя за калитку. К ночи еще острее пахло сыростью и землей. Этот запах, почти осязаемый, казалось, капельками влаги ложился на волосы, впитывался в кожу, проникал внутрь. Стояла такая пронзительная тишина, что девушке на мгновение показалось, стоит только остановиться, затаить дыхание — и можно просто раствориться в ней. Пройдя до колодца, Полянская остановилась и взглянула на дом покойной бабы Мулихи.