Там, за зорями. Пять лет спустя

Возраст и здоровье у бабулек уже были не те, да и не хотелось идти, и так слишком живы были воспоминания о тех, кто уже лежал в земле. Просто однажды баба Маня, пустившись в воспоминания, рассказала Злате, как они ходили на маевку, когда еще живы были баба Соня и дед Витя, да и дед Стась, муж бабы Нины, тогда еще не лежал в могиле. Она рассказала, а девушка вроде и забыла об этом. Выписавшись с Ульяшей из роддома и приехав домой, стала обсуждать с мамой отведки, на которые, безусловно, захотят прийти многие.

Вот тогда-то девушка и вспомнила о маевке. И загорелась этой идеей. Другого повода собрать всех в деревне, подарить им праздник и возможность увидеть друг друга и пообщаться, вспомнить прошлое, поблагодарить и просто отдохнуть у Златы, возможно, и не будет.

К тому же Полянская никогда не забывала: бабульки не вечные, и внимание, общение — то, что сейчас им было нужно больше всего, — она хотела и могла им дать. Девушка позвонила бабе Мане и бабе Нине, а те, сразу всплеснув руками, посоветовали ей «не забіваць галаву гэтым глупствам». Но, как обычно, поняв, что девушка не шутит и настроена весьма решительно, приняли в подготовке к маевке самое активное участие.

Им было поручено пообщаться со всеми в деревне и узнать, кто хотел бы пойти. А так как дачный сезон в деревне был открыт еще в конце марта, людей в Горновке было много и желающих пойти тоже. Злата позвонила Катерине, и та обещала купить и привезти все, что нужно из продуктов. Впрочем, с выпивкой, как обычно, в Горновке проблем не было, все приглашенные пообещали явиться со своим. Елена Викторовна, тетя Люда и Ирина Леонидовна, которая гостила в их доме с самого приезда Златы из роддома, занялись приготовлением закусок и нарезок. Папа и дядя Коля расчищали поляну в Сенажатке, где когда-то гуляли и Всенощные, и маевку, и вообще любили собираться по любому поводу, и собирали дрова на костер.

Обещали приехать Аня и Дима, да и Васька с женой изъявили желание быть. Злата хотела позвонить Леше, зная, как счастлив был бы парень находиться среди людей, которые стали ему так же близки и дороги, как и ей. Раздумывая и колеблясь, девушка пыталась все взвесить и понять, что в действительности больше обидит парня — ее приглашение, которое он, возможно, расценит как издевательство и эгоизм с ее стороны, или то, что она не пригласила, зная наверняка, как он был бы рад. Вот это «быть или не быть», кажется, было единственным, что омрачило безмятежную радость и безграничное счастье этих первых дней после выписки из роддома. Она была счастлива, видя рядом с собой улыбающиеся лица родных и друзей, она была счастлива, оказавшись вновь в родных стенах большого кирпичного дома, в деревне, которая была так дорога. Радость и смех не сходили с лица и губ, она излучала их, и они были подобны этому весеннему прозрачному свету. Счастье и радость царили в душе. Они не были беспричинными, в первую очередь их рождало материнство и то невероятное ощущение полноты жизни, которое Злата испытывала каждый раз, когда брала на руки свою маленькую дочь, когда просто смотрела на нее, кормила, даже когда слышала ее сопение или плач. Когда видела счастливые глазки своей старшей дочки и то, с каким трепетом и любовью она относится к малышке, когда понимала, сколько радости ее родным принесло рождение Ульяны.

Злата была счастлива, но ее счастье имело другую форму, оно как будто было соткано из каких-то тонких золотистых материй, вечных и надежных, и не имело никакого отношения к тому счастью и ощущению полета, которое обычно пробуждает в женщине любовь к мужчине. К ее счастливому и безмятежному состоянию Виталя причастен не был. Она была счастлива без него. Она могла быть счастлива без него. Задумываться об этом сейчас Злата не могла и не хотела, да и мысль эта была смутной и неосознанной до конца. Но именно в те первые майские деньки, теплые, солнечные, наполненные невероятными головокружительными ароматами, эта мысль появилась на краю сознания и не исчезала…