Там, за зорями. Пять лет спустя

— Да, это непросто и страшно, но это ведь такое счастье! К тому же у нас полон дом нянек! А Ульяша — это не ребенок, это солнышко, настоящее чудо. Ей нет еще и двух месяцев, а она уже раздает улыбки направо и налево. Улыбается всем, знакомым, незнакомым и просто светится вся… Ты же знаешь, Маняше было два года, когда мы ее удочерили, поэтому для меня быть, видеть и присутствовать в каждом новом дне дочки просто подобно чему-то невероятному! Для меня все это ново, и необычно, и приятно, пусть, конечно, и утомительно. Проснуться в три ночи и до пяти петь малышке колыбельные для меня, сони, знаешь ли, это вообще подвиг! Но я не жалуюсь! Я, конечно, не очень-то была ко всему этому готова, но мы справляемся. У меня ж все родственники нарадоваться ей не могут, а Маняша так вообще от сестренки не отходит. И впервые, уезжая к Леше, она загрустила. Ей не хотелось расставаться с Бусиной. Маша вообще моя первая помощница. Она даже среди ночи встает, разбуженная сестрой, и приходит ко мне в спальню, чтобы позабавить малышку, и порой они так и засыпают обе у меня на кровати. А уж мои приятельницы из Горновки, баба Маня и баба Нина, те и вовсе души в девочке не чают! Не проходит и дня без них в нашем доме, да и мы, когда гуляем, заходим к ним. Знаешь, так трогательно наблюдать, с какой любовью они смотрят на малышку, наперебой уверяя, что похожа она на бабушку или все же на маму. А ты бы слышал, как они набросились на бабу Валю, когда та заявила, что малышка вылитая Виктор Васильевич, то есть мой дед! — Злата рассмеялась. — Они боготворят Улю. И рады, что дожили все же до того дня, когда в Горновке снова стали рождаться дети. Ведь это казалось нереальным, и даже мой приезд не мог заставить их поверить в это до конца… Они отчего-то всегда были уверены, что когда-нибудь я все равно уеду… Я ведь вижу, как, глядя на Бусину, они украдкой утирают слезы, а у меня, глядя на них, у самой слезы на глаза наворачиваются!

Дорош ничего не сказал, просто открыл бутылку и разлил шампанское по бокалам.

— Да, дети — это хорошо! — только и сказал он, улыбнувшись.

Злате показалось, что все, что она говорит сейчас, ему совершенно неинтересно. И даже то, что говорит она о его дочери, оставляет его равнодушным. Виталя взял со стола два бокала и, подойдя к диванчику, протянул один девушке. Она взяла, посмотрев на него снизу вверх, заглянув в его темные глаза в обрамлении пушистых ресниц.

— Ну что, золотая моя, за детей мы и выпьем, пусть растут здоровыми и продолжают радовать нас! Я, признаться, и забыл уже, как это, возиться с младенцами, мой сын уже встречается с девушкой. Того и гляди, они сделают меня дедушкой! Честно говоря, я вообще уже забыл, что дети могут приносить такую радость и счастье, наверное, так бывает с маленькими детьми! А вообще, дети — это волнение и беспокойство, страх и ожидание… И так, наверное, до бесконечности! Ладно, что-то меня не туда понесло… Давай выпьем уже!

Мужчина легонько ударил краем своего бокала о Златин и так же стоя, запрокинув голову, залпом проглотил искрящееся вино. Полянская же сделала всего несколько глотков, потом еще и только с третьего раза допила вино. Виталя взял у нее из рук бокал и, вернувшись к столу, снова наполнил. Удерживая бокалы одной рукой, другой он прихватил ветку синего винограда.

— Ну что? Подвинься, что ли… — улыбнувшись, сказал он, возвратившись к дивану.

Взяв у него из рук бокалы, девушка чуть отодвинулась, и мужчина присел рядом. Узкое пространство двухместного дивана определенно стало тесно для них двоих. Злата хотела было убрать ноги и принять нормальное положение, но Дорош не дал ей этого сделать. Закинув свою ногу, он прижал ее колени и пододвинулся еще ближе…