Там, за зорями. Пять лет спустя

— Нет, но скажу в самое ближайшее время. Мам, я справлюсь. Ты ж меня знаешь! — девушка улыбнулась и, потянувшись к маминой руке, сжала ее.

— Знаю, потому и боюсь. Тебе ни в коем случае нельзя сейчас волноваться. Да и напрягаться особо тоже! Эти ежедневные поездки туда и обратно, домашние хлопоты… Да и дрова каждый день таскать надо. Хорошо еще, что вода в доме теперь. А впереди зима. Нет, дочка, поехали-ка домой. Там ведь я рядом, и приготовлю кушать, и за Машкой пригляжу, и постираю, и приберу. Сейчас такой период опасный в беременности, а дальше тяжело будет. Да я никогда не прощу себе, если с тобой что-то случится.

— Мамуль! Нет, ну, правда, я справлюсь. И сейчас я прекрасно со всем справляюсь, справлюсь и дальше. Нет, я обещаю, если станет трудно, я приеду домой, может, ты и права, дальше, когда меня разнесет совсем и я стану неповоротливым бегемотиком, я приеду. Но пока… Я ж не маленькая, все понимаю. Я буду беречь себя. Обещаю. Да и вы с папой будете приезжать…

Возможно, сейчас Злата до конца и не понимала, что ей действительно будет сложно одной в деревне, и чем дальше, тем больше, ведь впереди зима. Но она даже мысли не допускала, чтобы уехать из Горновки. Оставить большой дом из белого кирпича, который за столько лет стал родным? Оставить эту деревню, частью которой она давно стала? Не видеть этих лесов, полей и лугов? Оставить одних бабулек, даже если после случившегося между ними больше не будет прежних отношений? Да ни за что на свете! Она справится! К тому же был еще и Виталя. Несмотря на все страхи, неуверенность и сомнения, Злата верила: у них все будет хорошо. Она верила, Дорош любит ее, она чувствовала это, что было важно. И эта вера не допускала иного. И все же разговор с ним все время откладывался. И снова был страх, но уже страх разбитых мечтаний, утраченных иллюзий, обманутых надежд. Она ведь все время помнила их разговор. Все могло обернуться совсем не так, как ей думалось. Прошла еще неделя, показавшаяся вечностью.

Виталя приехал однажды ближе к обеду. Злата, отвезя Машку в школу, переделала все домашние дела и уселась за фортепиано. Она увлеклась, пусть сосредоточиться удалось не сразу, и не услышала, как подъехала машина. И то, как он вошел в дом, тоже. Все пространство комнат большого дома заполняли звуки «Времен года» Чайковского, одного из любимейших классических произведений Полянской.

Злата, скорее, почувствовала, что она не одна в комнате, и обернулась. Руки замерли над клавишами, хотя звуки фортепиано не сразу смолкли в комнате. Девушка хотела подняться, шагнуть к нему, но, чувствуя слабость в коленях, так и осталась сидеть, глядя в его лицо. Впрочем, он тоже, замерев в дверном проеме, молчал и смотрел на нее так, как будто пытался что-то увидеть, прочесть, понять…

И Злата в общем-то догадывалась, что именно. Дорош приехал без звонка, а значит, был уверен, что Леши дома нет. И сейчас, глядя на нее в упор, он не улыбнулся, как прежде. Наоборот, его лицо было мрачным, серьезным. Да и карие глаза, обычно ласкающие ее теплым светом, сейчас были холодными и злыми.

И Злата догадалась: Дорошу все стало известно…

— Привет! — первой нарушила молчание девушка.

— Привет! — сказал он и вошел в комнату, прошелся по ней и остановился перед девушкой. — Как дела? — спросил мужчина.

Он произносил слова так, как будто выплевывал, как произносил бы их чужой, враждебно настроенный человек. И Злата интуитивно догадалась, какие чувства клокотали в душе мужчины. Они волнами исходили от него, касались ее, заставляя содрогаться.

Не в состоянии это выносить, девушка поднялась со стула и отошла от Дороша.

— Нормально, — только и сказала она.

— Неужели? Вот уж действительно интересно! — усмехнулся мужчина. — А мне, знаешь ли, золотая моя, тут донесли интереснейшую информацию. Знаешь, какую?

— Догадываюсь!

— Ты мне не хочешь ничего сказать?

— Ты ведь и сам все уже знаешь!

— Я что-то не пойму, золотая моя, ты в положении… Блотский ушел! Что происходит? Он что, не хотел ребенка? Блотский не хотел ребенка? Такого просто не может быть! Уверен, твой Лешка был на седьмом небе от счастья, узнав, что ты ждешь ребенка…

— Ребенка от тебя? У Леши не может быть детей! — бесстрастно произнесла девушка, встретившись с ним взглядом, и увидела его окаменевшее лицо. И взгляд, скользивший по ее фигуре, лицу, взгляд, в котором неверие сменялось темной яростью.

Застывшая маска, вдруг дернувшись, как будто от нервного тика, рассыпалась, лицо исказилось, и даже в усмешке, злой, недоброй, застыло презрение.