Тамара и Давид

— Какое царице до нас дело? — с горечью возразил поселянин. — Разве князья слабее царей! В своих поместьях они что хотят, то и делают. Мы — их рабы, и жизнь наша в их руках. Никогда они не слушаются и не будут слушаться.

Правдивые слова поселянина заставили Сослана призадуматься. И правда, что могла для них сделать сейчас Тамара? Как она могла защищать несчастных, когда не могла даже заступиться за них, и сама временно рассталась с Давидом, не имея возможности противопоставить свою волю воле непокорных князей! Разве сам Давид не был вынужден удалиться в Осетию из-за гнусной клеветы? Против кого он мог поднять меч, когда сам находился в положении осужденного? Острое возмущение против совершенной несправедливости сменилось глухим состраданием к несчастному, и он не горел больше желанием встать на его защиту. В это время показался Мелхиседек, осторожно оглядываясь по сторонам; один его вид еще больше убедил Давида, что он не мог сейчас помочь крестьянам в этой стычке с князем. Ходатайствовать за них перед царицей, это значит вовлекать ее в ссору с каким-нибудь могущественным князем и подвергать жестокому мщению со стороны бесчисленных противников в то время, как он находился вдали от нее.

Сослан дал ему денег, указал укромное убежище, где тот мог пересидеть трудное время, затем поднялся, собираясь уходить вместе с Мелхиседеком. Мелхиседек обладал большим умом, мог хорошо разбираться в трудных обстоятельствах и всегда живо отзывался на человеческие страдания.

— Не горюй, — успокоил он Вартана, так звали поселянина, — из каждой беды можно найти выход. Я тебя устрою пастухом в дальний монастырь, на границу. Там большое стадо и монахи ищут пастуха. Там можно надежно укрыться от гнева хозяина. Есть ли у тебя дети?

— Один мальчонка. Он убежал к дяде верст за десять. Мы с ним уговорились, как стихнет все, я его найду у дяди.

— Пока побудь здесь. А завтра я к тебе вернусь и все устрою, — Мелхиседек достал из сумки хлебец, сыр и подал Вартану. — Жди меня и не уходи! Кстати, я разузнаю, что сталось с твоими соседями.

Они простились и начали спускаться вниз, в долину, где их ждал с конями Гагели, который должен был вместе с Мелхиседеком сопровождать его к царице. Стемнело. В горах стало мрачно и безмолвно. Один филин своим заунывным плачем нарушал тишину гор.

Пока Сослан был погружен в мысли о предстоящем свидании с царицей, Мелхиседек беседовал с Гагели о всем слышанном от Вартана.

— Как можно так поступать?! Вся деревня сгорела, люди остались без крова, без имущества. В какой-нибудь час всего лишились.

— Чье это владение? — спросил Гагели. — Надо было вызвать князя на поединок. У нас много рыцарей, которые хотели бы оправиться с притеснителями, обагряющими руки свои кровью поселян.

— Не сказал имени. Наверно, боится расправы. До того обезумел от страха, что думает только о том, как бы не погубить жизни своей.

Они въехали в столицу ночью, когда движение в городе стихло, и они могли безбоязненно подъехать ко дворцу в Исани. Сослан, полный волнения, молча простился с Гагели, приказав Мелхиседеку укрыться с конем у оружейника Арчила, пока верная рабыня царицы Астар не известит его о конце свидания.

Как только Сослан вошел в калитку сада, пряный запах ливанских роз почти лишил его привычной рассудительности, и он, не помня себя, устремился к угловой башне.