Танец Огня.

А уж тем более — навязываться Леву… Он ведь звезда, все и так липнут к нему со страшной силой, налетают, как хищные осы на расколотый розовый арбуз. Ходить в табуне поклонниц — увольте, это было выше ее сил. А видеть его хотелось ужасно: видеть его, разговаривать с ним (или хотя бы о нем), перебирать его фотографии, мечтать, воображать будущие встречи… Она часами гуляла с фотоаппаратом возле ДК, чтобы «невзначай» глянуть, как он возвращается домой с репетиции. Иногда он возвращался с девушкой, и это были несчастные дни. Город хмурился, Ладога набрасывала тяжелый свинцовый плащ, бараки казались косорылыми, встречные мужики — все, как один, алкашами, а кошки — тощими блохастыми тварями. Тощища! Но когда Лев шагал домой один, город преображался. В бараках мягко золотились окна, счастливые пацанята смеялись и брызгались водой возле колонки, коты смахивали на рыжих тигров в зарослях белых одуванчиков, старушки на лавочках сонно улыбались вслед. Анька кралась за Левом с фотоаппаратом — и щелкала, щелкала, щелкала все подряд: его, старушек, котов, одуванчики, бараки, собак в будках… а потом снова его, его, его! Какое наслаждение было перебирать фотографии! Вот здесь он, на сцене, смешно приподнял бровь, а здесь похож на древнего воина — так сурово смотрит! Так твердо сжимает губы! А вот здесь ерошит короткие смешные волосы, здесь сдувает одуванчик, здесь поет, сидя на школьном крыльце…

Запершись в комнате, она раскладывала фотографии на ковре — так, что со всех сторон на нее смотрело его лицо, его глаза. Она мечтала: когда-нибудь он сам — непременно сам! — подойдет к ней, протянет руку и скажет: «Привет! Ты мне давно нравишься! Давай сегодня сходим куда-нибудь вместе…» Тут ей становилось невыносимо сладко и страшно, словно летишь на карусели вниз или на качелях ночью, и волосы разлетаются, и тело невесомо, и звезды, словно яблоки, качаются над головой…

— Ой, я так устала, давай чуть-чуть здесь посидим. Местечко-то — полный ништь! А потом уже в пещеру рванем, ноги по камням ломать. Куда она теперь денется, пещера-то? Вон развилка, как этот придурок Захар и говорил. Тьфу, он такой противный! Пролетарий дремучий. Сапоги мне предлагал, думал, я колхозница, че ли? Ему только с доярками тусоваться.

Анька вздрогнула и очнулась. По лесу громко разносился оживленный Аллочкин голосок. Значит, переправа прошла удачно. А она-то тут чего стоит, тормозит? Девочка быстро огляделась, подобрала сухой, но крепкий еще длинный сук и, опираясь на него, осторожно перешла разлив по бревнышкам. Уже в самом конце нога соскользнула и почти по колено радостно окунулась в коричневую воду.

— Ч-черт! Все-таки промокла!

Впрочем, ничего страшного. Лев с самого начала промок, а ведь ни разу даже не пикнул. И она не растает, небось не сахарная. Надо только воду вылить из кроссовки да носок отжать.

Подволакивая мокрую ногу (чтобы не чавкало противно на каждом шагу), она выбралась на маленькую полянку. Ребята уже удобно устроились на толстом сухом бревне.

— Пить хочу! — не обращая на нее никакого внимания, протянула Аллочка. — Женя, дай водички.

На берегу решили бутерброды с собой не брать, а воду Захар раздал. У него самого на поясе болталась походная фляга, обтянутая брезентом, и Левину он всучил такую же. Пить вправду хотелось ужасно. Блондинка развинтила крышечку, сделала пару глотков, передала фляжку Леву. Анька в это время опустилась рядом, стащила обувь и принялась болтать босыми ногами в воздухе, чтобы быстрее просохли.

— Ой, мне еще глоточек! — Аллочка забрала воду из рук Лева, отхлебнула с наслаждением, потом смочила в воде платок, протерла личико…

— Эй! Между прочим, тут еще я есть, — громко напомнила о себе Анька, — и я тоже пить хочу. Кстати, у Захара, конечно, в голове полно тараканов, но он вовсе не придурок. И не надо о нем так говорить. Он мой друг, понятно? Он нас сюда привез, нянчится тут с нами, вон Ника пошел спасать. И чтобы мы без него вообще делали? Заблудились бы в два счета, вот и все приключение. А насчет сапог… знаешь, Алла, я бы на твоем месте не кочевряжилась. Много тебе тут твои каблуки помогли? Тебя вон на руках надо таскать, думаешь, легко? Килограмм небось шестьдесят. А Женька надрывается. Топала бы себе в сапогах и горя не знала.

Лев с Аллочкой одновременно повернулись к ней. Лев с изумлением, Аллочка — с нехорошим прищуром.

— Э-э-э… — протянул Лев, — да мне не так уж и тяжело…

Анька вздохнула:

— Да не о тебе, в общем, и речь.