Танец Огня.

Удивительное дело. Иногда день так паршиво начинается: хоть три жабы подряд скушай с утра, хоть дикобраза вместо кнопки сам себе подложи — все равно дальше будет хуже. То ли жабы в животе заквакают, то ли родственники запишут на чемпионат по гонкам верхом на дикобразах. А бывает, что утром слопаешь жабу, а днем все проходит. Как с белых яблонь дым. И бегаешь счастливый, как будто только что из сада дымящихся яблонь.

В этот день Захару пришлось многое пережить. И дикобразы сами под бочок ползли, и жабы хором каркали. Но теперь день засверкал, засветился, словно золотая капля смолы, поймавшая солнце. И захотелось ему стать мошкой, шагнуть в золотое тягучее счастье — и остаться там, раскинув крылышки, навсегда. Чтобы потом болтаться на чьей-нибудь нежной шее, внутри янтарной капельки, с дурацкой счастливой улыбкой.

***

Вот говорят: ноги вынесли, ноги вынесли. Аньку ноги, напротив, не вынесли. То есть долго выносили, как боевые кони из огня, а потом захромали и уронили. Только правая взбрыкнула в воздухе отчаянно — и все.

Аллочка непременно сказала бы: «Оба-на, как фанера над Парижем!» Да мало ли каких изящных оборотов можно тут сказать: как пингвин над полюсом или как Бетмэн над Пентагоном. Одним словом — ах, шарман, шарман!

Грохнулась она плашмя, с размаху, так, что перехватило дыхание. Полежала немножко на земле, закашлялась, села, отчаянно обхватила себя за грязные коленки и заплакала. Хочется же иногда и поплакать.

Кап-кап… лю-бит… кап-кап… лю-бит…

Потом просто сидела, всхлипывая, потом слезы высохли, а сердце вроде как остановилось навеки. «Фотоаппарат, — подумалось тихо, без эмоций, — чадо проверить фотоаппарат».

Она расстегнула чехол, нажала кнопку. Чудо техники проснулось с нежным жужжанием, помигало лампочками. С объективом ничего страшного не случилось упала-то она на живот, и рюкзачок просто крепко треснул ее по спине. Если бы он улетел на камни, вышло бы хуже. А так просто синяк на позвоночнике, пустяки. Она машинально включила просмотр кадров и долго смотрела на самые первые: силуэт Лева на мостках, Лев в саду у Захара, мокрый Лев, улыбаясь, стаскивает кроссовку. Потом все выключила и спрягала обратно.

Если честно, то не так уж часто Анька мечтала. Конечно, ей хотелось, чтобы в нее кто-нибудь смертельно влюбился (желательно старшеклассник), чтобы родители подарили сразу кавказскую овчарку, ирландского волкодава и бультерьера (или хотя бы разрешили взять бездомного котенка), чтобы домашка по математике-физике решалась сама, чтобы папа совсем не пил водку, чтобы ей купили ноутбук, чтобы поехать через всю Африку с фотоаппаратом… А еще она мечтала о Леве. И совсем немножко (еще до Лева) — о незнакомом вампире, пусть не таком красавце, как в «сумерках», но тоже загадочном и прекрасном.

Хотя о чем с ним говорить, с вампиром-то? О группах крови? О том, сладко ли ему спится в черном гробу? Лев был такой же загадкой, как и вампир. Его невозможно было понять, совсем не ясно было, о чем с ним разговаривать. Только смотреть и слушать можно было, только смотреть и слушать.

А вот в соседе, к примеру, вовсе не было ничего загадочного. С ним легко болталось о фильмах, о кавказских овчарках, о бутербродах, о родителях, которые никогда их, собственных детей, не поймут, и об учителях, которых никогда не понять им.

А с Левом говорить ни о чем таком нельзя, он невозможный, и воздух рядом с ним раскален, и хочется одновременно сбежать — и навеки застыть рядом.

Анька уже встала, уже тихонько шагала по тропке, а внутри рушились горящие обломки и с грохотом сталкивались угрюмые ледники. Огонь и лед сходились в ее душе. Огонь назывался — ревность. Страшный, черный огонь. «Да как он мог! — ревело пламя. — Ты ж подарила ему мечту! Мечту! Как он мог после этого выбрать не тебя, променять тебя на такую дуру! Да лучше бы он с космическим дятлом целовался! Забудь его, брось его, — шипели багровые искры, — плюнь на него! Выкинь его из своей жизни навсегда! Забудь о любви! Стань Снежной королевой, куском льда, морозной острой иглой. Он еще обо всем пожалеет…»

Другой голос перебивал: «Это же его выбор, пойми. Он тебе ничего не должен. Выбрал дятла — значит, ему нравятся дятлы, вот и весь разговор. А ты, такая умная, замечательная, талантливая, — не нравишься. Да, да, да! Ты просто ему не нравишься. Вбей это себе в башку! Он не обязан тебя любить! Он свободный человек! Отойди в сторону, не мешай, не путайся под ногами… А если хочешь что-то подарить — пусть даже мечту, — не думай о своей выгоде. Ты ведь желала ему счастья? Так вот, он счастлив. Радуйся».

— Но без меня! — полыхал огонь.

— Но счастлив! — чеканил лед.

Анька схватилась за голову. Господи, ну почему, почему так больно? Помоги мне, ты же добрый, отдай, верни его, плевать мне на его свободу, я хочу, чтобы он любил только меня — и никого больше!!!

Легче не стало.

И что теперь делать? Пойти задушить Аллочку? Убить Лева? Утопиться? Пробить в лодке дыру на середине Ладоги и утопить всех скопом?

— Ничего не хочу! прошептала Анька. — Ненавижу всех!