Танец Огня.

Завибрировал телефон. Она рывком сорвала рюкзак, вытащила трубку, нажала на все кнопки разом, а потом стукнула телефон о камень. Попала в мох, тот не разбился, но угрюмо затих.

— Оставьте меня в покое! Провалитесь все! Никто мне не нужен, поняли, никто!

Тропинка привела к обрыву. Внизу заблестели серебристые искры, плеснуло в глаза густым изумрудным цветом — и открылся знаменитый карьер. Изломанные серые скалы уходили вниз, в изумрудно-зеленую воду. Что может быть в природе такого цвета? Разве что первые листья одуванчиков да глаза у русалок по весне.

Тут только Анька заметила, что тропинка-то была не простая, а цивилизованная. По бокам уложены были белые камни, на поворотах стояли стрелки с надписями. А на противоположном берегу виднелась крутая деревянная лестница, сбегающая вниз, к дощатому лодочному причалу. А по кручам стояли сосны, а сами кручи рассыпались сахарными полосатыми многотонными кубиками, а две крапивницы вдруг закружились у нее перед носом и унеслись, подрагивая крылышками, в заросли иван-чая… Анька машинально вытащила фотоаппарат, щелкнула один раз, но опустила объектив. Аллочка права: зачем ей все это? Зачем красота, зачем изумрудная русалочья зелень, зачем белый пух одуванчиков и настоянная на шмелях тишина? Зачем ей легендарный Серебряный остров, чужая радость, чужая мечта, чужая любовь?

Ей-то от этого только больней!

Ухоженная тропинка убегала вперед, а рядом висел пластмассовый яркий указатель: «К пещере». Вдруг захотелось в пещеру. Там темно, холодно и одиноко. Как раз то, что надо. Не могла она стоять здесь на солнцепеке, потому что солнце давно должно было погаснуть, скалы — расколоться, а вода — высохнуть. И стала бы вся земля безвидна и пуста…

Пещера оказалась огромной, полукруглой. Она вошла и несколько минут постояла у входа, чтоб привыкли глаза. Впереди чуть вырисовывался падающий сверху столб света. За ним, совсем далеко, сияла полукруглая дырка, второй выход из пещеры. Было сумрачно и сыро. Звенел комар. Анька без всякого страха вступила в полумрак, и пошла к вертикальной шахте.

Сумерки! Так звали его дурацкую группу! Она пришла на концерт во вторую школу, куда до этого не заглядывала даже на дискотеку. Ну что может быть интересного во второй школе, а? Поэтому она и опоздала к началу. А когда вошла, Лев взял на гитаре завывающий волчий аккорд глянул поверх голов горящими глазами и начал:

Ветер над городом, ветер над миром,
Ветер зовет меня прочь из квартиры,
Город застыл в ожиданье субботы…

А девчонки внизу, у сцены, вскинули руки вверх и хором подхватили:

До-оброй охоты!
Доброй охоты![6]

Ей на секунду показалось, что он точно вампир, вампир с серебристой кровью. И на завтрак хрустит серебряными пулями, и вечерами гуляет по крышам с крылатым львом, и давно уже не пьет кровь, а сразу лунный свет, прямо с неба.

Потом он пел всякую очаровательную чушь, про веснушки и вербу, но под конец вдруг исполнил такую песню, что ей стало страшно:

Тысяча стен, тысяча глаз
Между тобой и мной.
Я догадался только сейчас,
Что любовь — это боль.

Тысяча слов, тысяча книг
Между тобой и мной.
кровью пишу строчку в дневник:
Любовь — это боль.

Да или нет, тьма или свет
Между тобой и мной?
Тысячу лет знает поэт:
Любовь — это боль.

Зал взорвался, подхватил:

Между тобой и мной.
Любовь это боль!
Любовь — это боль!

Как он смог? Он же просто вытащил эту песню у нее из головы! Это она, Анька, сочинила про любовь-боль, а он почему-то спел. Какой еще нужен был знак? Какой перекресток судьбы?

На том концерте она пробралась под самую сцену, и, когда музыка кончилась, так и осталась стоять, уставившись вверх. Девчонки кругом прыгали и визжали, высоко поднимали мобильные телефоны. А она застыла среди прыгающей толпы и просто смотрела. Мальчик в красной майке, с гитарой и глазами, в которых вспыхивали серебряные звезды, вдруг присел, наклонился к краю сцены и спросил:

— Нравится?

Анька не смогла ответить, только кивнула. Звезды срывались и падали, разрезая сердце, серебряные звезды с острыми ледяными лучами.

Он белозубо улыбнулся, выпрямился, крикнул в микрофон что-то веселое (она не разобрала) и затянул совсем дурацкую песню, которую, похоже, обожала вся вторая школа:

Ты,
Ты приходи ко мне сюды,
Кады,
Кады уснули медведы…

Хоть и симпатичной была эта сага о медведях, но не могла она после той песни ничего слушать. Так и вышла из зала, словно лунатик. Ей казалось, что песня залила ее по горло, как Ладога по весне, вся в звенящих осколках шуги, в колючих прозрачных льдинках.