Танец песчинок

По пути домой я заглянул к синьору Веласкесу, торговавшему едой на вынос. Он соорудил мне гигантский тако и попытался всучить пару бутылок слабого пива. Пришлось убеждать его, что я сегодня не в настроении и это отнюдь не означает, что я что-то имею против его пива. Убеждение заняло едва ли не десять минут. Синьор Веласкес заламывал руки, призывал в свидетели Иисуса Христа, Кетцалько́атля, Перуна, Барона Субботу и всех иных богов, о которых только слышал. Обвислые усы синьора выражали недоумение, ведь он предлагал две бутылки по цене одной!

Возможно, стоило бы прогуляться в другое место, но тако у синьора Веласкеса были божественными, так что пришлось потерпеть немного. У меня даже возникла мысль взять пиво, чтобы после вылить его где-нибудь, но я решил не вводить себя в искушение.

В итоге мы расстались довольные друг другом – я чуть переплатил и благодарил хозяина, а он в ответ подарил мне бутылку домашнего лимонада, который сделала его жена, хотя все знали, что у синьора Веласкеса нет жены, зато в достатке детей разного возраста.

Уже дома, за ужином, я выяснил, что если сам тако был гигантским, то специй в него положили столько, что хватило бы ещё на пару таких же. И бесполезно пытаясь унять пожар в горле, я чувствовал, как разгорается пожар в голове.

Вытерев руки старым полотенцем, и без того грязным, я развернул перед собой листок, на котором рисовал схему (он к тому времени изрядно поистрепался), а заодно нашёл чистый листок бумаги и ручку. Я не стал чертить старую схему, дополняя её новыми фактами. Если хочешь решить проблему, то полезно менять угол зрения, поэтому я просто выписывал имена и дополнял их фактами.

Док – смерть от голема, механизмы внутри, чёрный песок, письма троим, зло на вокзале (не подтверждено).

Рабби – смерть, голем, письмо от дока.

Легба – смерть в её баре, письмо от дока, информация про голема и барона.

Барон – письмо от дока, знал о големе, интересовался чёрным песком.

Канга – информация о зле на вокзале (не подтверждено).

Шустер – жёлтые глаза.

Последних двоих я написал для общей картины, и не видел смысла вычёркивать. Нужно было держать в голове все факты, а я в последнее время с этим не справлялся. Да, я бросил пить, но ещё был далёк от лучшей формы.

Я взял ручку и принялся подчёркивать слова. Смерть – одной чертой. Голем – двумя чертами. Чёрный песок – тремя чертами. Письмо – волнистой линией.

Получилось, что в ряду Дока остались неподчёркнутыми «механизмы» и «зло на вокзале». В ряду Рабби и Легбы всё заполнено. Барон – тоже самое.

Я выписал чуть ниже от всего этого две фразы «механизмы внутри» и «зло на вокзале». По первому я не знал никого, кто мог бы мне помочь, а по второму варианту следовало найти Канга.

Возможно, стоило отбросить всё, что не влезало в стройную картину, и остановиться на самом очевидном варианте: Рабби убил Дока и умер сам вместе с големом. Нужно было лишь побеседовать с Бароном и выяснить, что тот знал об экспериментах Рабби. Но разговор этот ничем хорошим не закончится – даже имея на руках реальные факты, было сложно соперничать с бароном в их интерпретациях. К тому же, мои догадки основывались на словах Легбы, которые она бы ни за что не подтвердила при очной ставке.

«Всего лишь вспомнил о своём друге Рабби», – такой ответ я мог получить от Барона, и мне оставалось бы лишь подтереться этими словами.

Я наметил себе завтра прогулку к Канга и до вокзала. Ещё оставался Мерк, который обещал меня найти. Думаю, что-то могло сдвинуть дело с мёртвой точки.

Ложился спать я с воодушевлением, но одновременно с ощущением, что что-то упустил. Мелочь и деталь, которую я даже не удосужился принять к сведению. Такое со мной случалось часто и, говоря честно, оказывалось правдой в половине случаев.

Однако я уснул слишком быстро, чтобы понять, что же осталось за кадром.

Интерлюдия: Рюманов

Тайны просто созданы для того, чтобы их узнавали. Раскрытие чужого секрета воодушевляет и заставляет нервничать его владельца.

Этим можно и нужно пользоваться.

Барон Алексей Рюманов

На следующее утро после крушения самолёта, гибели Рабби и других трагических событий барон Рюманов пребывает в благодушном настроении.

В просторной зале на втором этаже он возле окна, смотря сквозь прозрачную тюль, а Глафира, свернувшись калачиком, не то дремлет, не то пребывает в задумчивости. Стоящий в дальнем углу граммофон тихо играет полонез. Громкость тому виной или же атмосфера, установившаяся в комнате, но торжественная музыка более походит на мелодичное мурлыкание.