Танец семи вуалей

– Не получается! – задорно подтвердил отставной офицер. – Твоей чести нанесен урон, брат. Надобно стреляться!

– Знать бы, с кем…

На самом деле Оленин меньше всего хотел дуэли из-за Эммы. Стрелок он был посредственный, страстных чувств к жене не питал и к вопросам чести относился не столь трепетно. Гораздо сильнее его волновало другое.

– Послушай, Самойлович… – придвинулся он к приятелю. – Ты мне расскажи, какая она, Ида? Ты же всюду вхож: и за кулисы, и к ней в будуар… Какая она без краски, без прически, без этих фантастических одежд?

– Такая же королева, как и на сцене. Царица грез! Искусительница. Горда, неприступна, обольстительна… ядовита. Вся в шелках, в бриллиантах, с томными иудейскими очами. Истинная Саломея! Окружена свитой поклонников… за нею хвостом – Лева Бакст. Она шьет платья по его эскизам: каждое – в единственном экземпляре…

– Я поеду за ней в Париж! – вырвалось у Оленина. – Или застрелюсь!

– Это всего лишь поза, мой друг! Жена тебе изменяет, а ты опять об Иде… Время романтических героев прошло. В окна наших особняков летят булыжники пролетариата. Проснись, граф! На нас надвигается чума. Надо успеть урвать у жизни все возможные удовольствия. Мы стоим на пороге гибели.

– Я уже погиб…

– Поезжай в Москву, остынь, успокойся. Помирись с женой. Она у тебя сладкая, как бисквит с винной пропиткой.

Оленин пропустил мимо ушей намек Самойловича.

– Я, пожалуй, тоже наведаюсь в Первопрестольную, – добавил тот, видя равнодушие графа. – Давно не бывал. Тамошние игроки не скупятся на большие ставки. Авось разбогатею. Что Фрося? Эмма ее прогнала?

– Прогонит непременно…

Каково же было удивление Оленина, когда жена заявила, что берет Фросю с собой.

– Зачем? – поразился граф. – Неужто в Москве нельзя прислугу нанять?

– Я привыкла к ней, – уперлась Эмма. – Ты виноват передо мной и перед этой несчастной дурочкой! Но я простила. По-христиански, совсем.

– Ладно… как хочешь…

Графу было невдомек, что взять с собой провинившуюся горничную Эмму надоумил Самойлович.

«Твой муженек к ней уже притронуться не посмеет, – нашептывал он обескураженной женщине. – Фрося напугана и сама даст отпор. Кто знает, как поведет себя другая? Нынче девицы сраму не боятся, Бога забыли, стыд растеряли…»

С этими словами он тянулся губами к теплому плечику Эммы, которая поеживалась и нервно хихикала.

«Ах, оставьте меня, – жеманно поводила она кудрявой головкой. – Я решилась отречься от любви!»

«Во имя чего?» – изумился Самойлович.