Танец страсти

Дверь отворилась, в гостиную вошел Йен с подносом в руках, и Малин почувствовала, что с появлением хозяина комната преобразилась. Избыток пространства, заметный девушке, пока она была одна, исчез, а вода фьорда вернулась в свои пределы за окном, прекратив накатывать волнами на стену в глубине гостиной. Ощущение близости моря осталось, но теперь это был зелено-голубой пейзаж в обрамлении серебристых штор, а не стихия, способная в любой момент ворваться в белую гостиную. Когда Йен проходил мимо нее, Малин ощутила, что рядом с ним изменилась и она сама, став еще более хрупкой и невесомой.

Коричневато-черная струйка, льющаяся в чашку из медного кофейника, наполнила воздух гостиной густым горьким ароматом, но прежде, чем подать девушке чашку, Йен подошел к секретеру и открыл его. Внутри оказался бар со множеством разнокалиберных бутылок, взяв одну из них, Йен вопросительно посмотрел на гостью. Малин не стала отказываться: если добавить в кофе коньяк, можно быстрее согреться.

— Итак, вас интересует моя находка, — не то спросил, не то констатировал хозяин, подливая несколько капель ей в чашку.

— Видите ли, возможно, я не права, но мне почему-то кажется, это может пригодиться для спектакля, — сама Малин ни за что бы не поверила такому объяснению, но она не знала, чем еще мотивировать свой интерес к дощечке. — Вы консультировались по поводу этой находки только со своим другом? — Теперь он сначала будет вынужден ответить на ее вопрос, и только потом сможет допрашивать ее сам.

— Нет, конечно. В свое время я обошел едва ли не всех ученых и антикваров Стокгольма, пытаясь разузнать хоть что-то о ее происхождении. Но толку так и не добился. Дерево пролежало в воде несколько сотен лет — это определяли все сразу, да я и сам мог бы это сказать. Что руны появились на нем давно — с этим тоже спорить не приходится. Но аналогов такому письму нет и расшифровать его никто не взялся. Только один полусумасшедший старик утверждал, что речь идет о конце света. Но я бы не стал ему доверять — о чем бы я с ним ни заговорил, он все сводил к концу света.

— Знаете, я совсем ничего не понимаю в древней письменности. Археологам часто попадаются предсказания? — Сделав несколько глотков кофе с коньяком, Малин почувствовала себя немного свободней и уже не стеснялась задавать вопросы.

— Сначала рунами записывали магические заклинания, но вообще-то чаще встречаются надгробные надписи, — улыбнулся Йен. — Так что если эти значки и имеют какой-либо смысл, то, скорее всего, их впопыхах вырезал какой-нибудь не очень грамотный воин на могиле соратника. Но, впрочем, скоро мы узнаем версию Симона…

Малин отставила пустую чашку в сторону и, предупреждая нависшую паузу, спросила:

— Вы не возражаете, Йен, если мы посмотрим ее прямо сейчас?

Вопреки ожиданиям девушки, кабинет находился не в задней части дома, а наверху, прямо под чердаком. Чтобы попасть туда, они прошли через небольшое помещение, занятое разнообразным водным снаряжением и морскими трофеями — ракушками, кусками кораллов, морскими звездами из разных морей, — и поднялись по узкой деревянной лестнице без перил. Окна кабинета тоже выходили на фьорд, но они были маленькими и располагались низко, так что смотреть в них можно было только сидя.

Усадив Малин на диванчик, над которым косо нависал бревенчатый свод, хозяин дома подошел к небольшому шкафу, верхняя, открытая часть которого была хаотично завалена грудами книг. Йен опустился на колени перед нижними створками, и из-за его спины Малин не могла разглядеть, что там лежит. Она заметила, что такой же соседний шкаф до отказа набит морскими картами, которые не вываливались только потому, что их подпирали запертые на ключ стеклянные дверцы. Края огромного письменного стола также были завалены всевозможными бумагами, и это создавало контраст с чистотой середины его светлой деревянной поверхности, оставленной для того, чтобы писать. Среднего размера компьютерный дисплей был водружен на тумбочку возле стола, видимо, хозяин пользовался им регулярно. В дальнем полутемном углу кабинета помещалось несколько полок, на которых аккуратными рядами выстроились черные корешки пронумерованных и подписанных папок.

— Вот, — Йен выпрямился, держа в руках темную деревянную таблицу.

Ничего примечательного в этой плоской деревяшке размером с сервировочный поднос, на первый взгляд, не было. Местами ее поверхность была рассохшейся, и по ней пробегали узкие трещины, за неравномерной сетью которых не сразу угадывались письмена. Местами доска блестела, словно ее отполировали.

— Ее как-то обрабатывали?

— Я покрыл ее тем же составом, который использовали для “Васы”.