Тангейзер

Вольфрам даже не заметил, что это прозвучало почти оскорбительно, с той же мечтательной улыбкой прижал ее изображение к губам, сладостно вздохнул.

– Она подарила…

– Давно?

– Нет, – сообщил он, – совсем недавно. Как раз перед тем, как мы отправились на охоту, с которой привезли кабана, трех оленей и тебя!

Сердце Тангейзера болезненно екнуло. Если бы он выбрался из недр Герзельберга хоть на день раньше…

Вольфрам медленно и с великой неохотой закрыл медальон, крохотный замочек звонко щелкнул. Тангейзер мрачно смотрел, как друг снова приложился губами, на этот раз к гладкой поверхности из серебра.

Нет, мелькнула злая мысль, лучше бы на неделю раньше.

– Тогда тебе нужно постараться, – сказал он с подчеркнутой сердечностью, – хотя я и не сомневаюсь в твоей победе, но все-таки хоть в лепешку расшибись, но победи!

Глава 12

Торжественно загремели трубы, управляющий замком звучно прокричал о начале жеребьевки.

Для того чтобы все шло честно, сперва избрали комиссию из самих же миннезингеров, что тщательно следили, чтобы все бумажки с именами были одинакового размера и цвета, потом их скрутили в трубочки, высыпали в большой серебряный таз и по очереди перемешивали под веселые вопли из зала.

Для вытаскивания привели пятилетнюю девочку, дочь придворной белошвейки, нежную, пухленькую и в золотых волосиках, похожую на ангела, какими их рисуют на стенах церкви.

Управляющий объяснил ей:

– Будешь вытаскивать оттуда бумажки, поняла? Но только по одной. Поняла?

Она важно кивнула.

– Поняла…

– Начинай, крошка.

Все наблюдали за нею с умилением и одновременно напряжением. Она сунула детскую ручонку в таз, цапнула две бумажки, одну тут же оставила, а вторую подала управляющему.

Он церемонно развернул ее на виду у всех, вчитался и сказал громко и ясно:

– Первым выступает… Карл Фридрих Иероним фон Мюнхер!

В зале захлопали, а управляющий передал смятую бумажку членам комиссии, те прочли и кивками подтвердили залу, что да, первому демонстрировать свое умение поэта и музыканта предстоит Карлу Фридриху Иерониму фон Мюнхеру.

Управляющий ободряюще улыбнулся ребенку.

– Доставай следующую бумажку. За эту работу ты получишь сладости.

Она сказала грустно:

– Мне сладкое мама не разрешает…

– А мы разрешим, – заверил управляющий. – Видишь, весь зал за то, чтобы тебе дать сладостей!

В зале довольно заревели, затопали, послышались голоса:

– Обещаем!

– У ребенка счастливая рука!

– Дети невинны!

– Она же ангел.

– Я ей сам конфет куплю!

Осчастливленная девочка снова запустила тонкую ручку в таз. Управляющий взял из ее пальчиков бумажку, развернул и прочел:

– Либих Юстус!

В одном из уголков зала началась веселая суматоха, кого-то там хлопали по плечам и спине, то ли поздравляли, то ли жалели, что идет в самом начале.

Тангейзер наблюдал за жеребьевкой и смутно дивился реакции: примерно половина тех, кто жалеет, что попал в первую десятку, и столько же горюющих, что им выпало выступать в конце.

Доводы у всех одинаково несокрушимые: первые утверждают, что, какие бы яркие песни ни прозвучали в начале, их впечатление сгладится, а то и вовсе забудут, когда придет время петь последним, что и захватят все внимание, но те, кому выпало выступать в конце, утверждали с такой же убежденностью, что первые впечатления самые яркие, и как бы хорошо ни пел кто-то потом, их будут сравнивать с первыми и отсеивать.

Ему самому выпало выступать в последней пятерке, но, что важнее, Вольфрам и Готфрид идут впереди, он решил, что ему повезло: увидит их выступления и успеет скорректировать свое.

У него приготовлены две песни «Песнь о доблести» и «Гимн прекрасной даме», он так и не решил, какая из них подойдет больше. На состязаниях такого ранга нужно смотреть, именно что подойдет именно этой публике и судьям, а не что понравится вообще.

Слуга поднес на особом церемониальном подносе корону ландграфа и золотые цепи с драгоценными камнями. Ландграф в торжественном молчании присутствующих рыцарей взял ее обеими руками и водрузил на голову.

На подносе оставались цепи, сенешаль указал на тонкую с топазами, красиво обрамленными золотом, но ландграф покачал головой.

– Это событие, – произнес он раздумчиво, – и мы отнесемся к нему со всем уважением.

Сенешаль поклонился, не смея перечить, а ландграф взял широкую золотую цепь с крупными рубинами, передал другому слуге, и тот почтительно надел ему на шею, поправил на груди, чтобы головной кулон смотрелся выигрышно даже на изящном красном жилете с золотым шитьем.

Вольфрам не находил себе места, хотя Тангейзер пока что не видел ему достойных соперников. В первый же день, когда он исполнил свои последние песни Тангейзеру, тот поразился, насколько тот далеко продвинулся. Хотя, конечно, восемнадцать лет и двадцать шесть – немалый срок, чтобы развить свой талант, но сколько тех, что не только не развивают, но и гасят в душах тот слабый огонек, что загорелся в молодости?