Тангейзер

В первый день турнира он отметил только двоих, оба хороши, но все-таки ничего нового, только перепев старых идей и аранжировка мелодий, добросовестные такие ремесленники, для победы на турнире такого уровня этого маловато…

Второй день выявил еще троих, один буквально покорил публику и судей виртуозной игрой и оригинальной трактовкой песни о Парцифале, который первым из рыцарей Круглого стола увидел Святой Грааль. Ему бешено хлопали, кричали в восторге и пророчили полную победу в состязаниях.

Вольфрам слушал с таким напряжением, что весь мир для него, как понял Тангейзер, исчез. Сейчас с него можно снять сапоги, пояс и вообще раздеть, даже не заметит, будучи весь там, на сцене.

– Не трясись, – шепнул ему Тангейзер, – я слушал тебя. Уверяю, ты намного лучше.

Вольфрам прошептал затравленно:

– Это ты говоришь, чтобы подбодрить меня.

– Ничего подобного.

– Тогда зачем?

– Потому что это правда, – сказал Тангейзер. – Ты самый сильный.

«Кроме меня», – добавил мысленно. Вообще-то паскудно чувствовать себя свиньей, прекрасно понимая, что надеешься покорить публику и судей именно своей песней и получить все первые призы, в том числе и самый желанный – руку Елизаветы.

Да, Вольфрам будет убит поражением, но Елизавете с ним вскоре стало бы невесело, он слишком светел и безукоризнен, а для жизни нужно быть не только прекраснодушным рыцарем, но и немножко… а то и множко, человеком, который зрит мир таким, каков он есть, а не тот, каким хотят видеть.

Что касается ландграфа, он если и будет недовольным, то недолго. Для него важнее, чтобы счастлива была Елизавета, а это он, Тангейзер, сумеет.

Для ландграфа особой разницы между Вольфрамом и Тангейзером не будет, оба не только одного возраста благородные рыцари из приличных семей, но и равного достатка.

Под приветственные возгласы, аплодисменты и веселые вопли толпы они пошли в левый корпус, где приготовлен зал и арена для состязающихся, в то время как в главном здании в большом зале сейчас идут последние приготовления для грандиозного пира.

Ландграф, красивый и мужественный, идет впереди, с ним его верные рыцари из лучших семей Тюрингии, все статные, широкие в плечах и гордые видом, настоящее олицетворение всесокрущающей германской мощи, все осознают свою силу и достоинство, народ неистовствует, вопит ликующе, аплодисменты гремят со всех сторон, а когда подошли к распахнутым воротам здания, звонко пропели трубы.

Еще больший восторг у толпы вызвало появление из главного корпуса Елизаветы и ее фрейлин. В нежно-голубом платье, чистая и нежная, она выглядела настолько прекрасной, что одни восторженно орали и аплодировали, а другие падали на колени вдоль ее пути и старались коснуться длинного подола ее платья.

Все балконы усеяны народом, где тоже кричат восторженно, машут платками и аплодируют так, что завтра распухнут ладони.

Она сказала, повторял Тангейзер себе, осчастливленный до глубины души, что любит меня. Она в самом деле любит, пусть пока по-дружески, но я сумею открыть перед нею мир настоящей любви, чего никогда не сумеет Вольфрам.

Вольфрам чище меня, благороднее, возвышеннее, однако нельзя всю жизнь кормиться только сладостями… и хотя да, он может, но нельзя обрекать на такой аскетизм Елизавету, нежную и хрупкую, что создана радовать этот мир и сама радоваться ему.

Распорядитель провозгласил громко и торжественно:

– Вызывается Вольфрам фон Эшенбах, миннезингер из Вартбурга!

В зале раздались дружественные выкрики, многие захлопали, Тангейзер ревниво увидел, что Вольфрама здесь любят даже те, кто с ним незнаком даже, слава о человеке бежит впереди него.

Вольфрам, одетый с германской тщательностью, торопливо вышел на сцену, поклонился, все как-то суетливо, Тангейзер понял, насколько тот волнуется, ландграф обязан будет сдержать слово, если первый приз получит кто-то другой, а не Вольфрам, и это гнетет Вольфрама, как будто он держит на плечах скалу.

В зале затихли, а Вольфрам взял в обе руки лютню, медленно и неспешно начал щипать струны, а затем запел нежно и проникновенно о чистом источнике любви, который он никогда не дерзнет осквернить.

Тангейзер весь превратился в слух, пока что Вольфрам демонстрирует удивительно чистую и прозрачную мелодию. Как он только и сумел такую подобрать, услышал ли в журчании горного ручейка, нехитрой, но трогательной песенке кузнечика, смехе ребенка, но лица в зале начинают расцветать светлыми добрыми улыбками, в глазах появляется мечтательность, словно под сводами тихо пролетел светлый ангел…

Когда он закончил, никто в зале не стал хлопать, хотя Тангейзер ждал, что аплодисменты будут такими, просто оглохнуть можно, и только когда Вольфрам сошел со сцены, в зале начали медленно шевелиться, кто-то неуверенно захлопал, остальные словно пробудились от волшебного сна, аплодисменты мгновенно превратились в овацию, многие так долго выкрикивали имя Вольфрама, что это перешло в скандирование.

Эккарт сказал тихо:

– Точно, ваш друг победитель!

– Они еще меня не слыхали, – заметил Тангейзер.

– Вы его не побьете, – заявил Эккарт авторитетно.