Танго с берегов Ла-Платы. История, философия и психология танца

Получается, что даже Бальмонт, мексикоман и певец сексуального раскрепощения, стремившийся быть дерзким («хочу быть дерзким, хочу быть смелым…»), не признал родственную душу аргентинского танго, этот стриптиз души, «жадно берущий и безвольно отдающийся ритм», «порочную выдуманную музыку», в которой «и южный пыл, и страсть, а моментами — северная тоска и страдание».

А вот еще один характерный пример. Несмотря на определенный негатив, танго стремительно набирало популярность, в том числе и среди представителей знати, что вызывало в высшем обществе негодование. Незадолго до начала Первой мировой войны княгиня Зинаида Николаевна Юсупова писала своему сыну, князю Феликсу Юсупову, в Лондон: «Ужин с танцами мне тоже не нравится! Во-первых, это эксплуатация твоего кармана, во-вторых, эти поганые танцы меня возмущают! Говорят, что порядочные женщины в Лондоне не допускают этого безобразия у себя!»

Позднее и сам Феликс Юсупов писал матери:

«Ирину[13] все уговаривают учить tango. Вчера за обедом было много народу, и Ал. Мих.[14] захотел непременно, чтобы Ирина на другой день поехала на урок танцев. Меня это так рассердило, что я довольно резко высказался на счет этой гадости, и все сейчас затихли. После обеда весь вечер я говорил с Ириной и объяснил ей, почему я не хочу, чтобы она училась танцевать tango».

Дошло до того, что в московском Политехническом музее прошла публичная дискуссия на тему танго, и там лучше всего на претензии противников аргентинского танца ответил ученый и писатель-фантаст Владимир Обручев:

«В чем же секрет обаяния танго? Именно в том, что это танец, приспособленный к современному обитателю каменных пустынь, называемых городами. Чтобы его исполнять, не нужно снимать свою черную одежду, почти монашескую, не нужно прыгать козлом, как в польке или мазурке, вертеться волчком, как в вальсе. Танго — это ритмический шаг, нервный, быстрый, как нервна современная городская жизнь. Мускулы, застывшие от сидячего образа жизни, получают необходимую гимнастику, но не чрезмерную. Фигуры танго великолепно приспособлены к современной змеевидной женщине в узком платье с разрезом <…> Танго сексуален, но вполне приличен; неприличным можно сделать любой танец — все зависит от исполнителей; в кабаках танцуют простую польку так, что культурному человеку смотреть тошно. Освободите танго от кабацкого пошиба — и останутся плавные, скромные движения тела, чуть соприкасающиеся руки; и только взоры, устремленные друг на друга, могут выражать любовный экстаз».

Российский театральный критик А.Р. Кугель, публиковавшийся с 1882 года в «Петербургской газете», газетах «Русь», «День» и др., писал:

«Танго открыло нам возможность иной ритмизации, возможность прекрасного преображения в пределах тех ресурсов, которыми мы обладаем. До сих пор в пляску неизменно включались бег, прыжки, подпрыгивания — вообще все, что выводило тело из его сдержанного состояния, и потому салонная пляска так разошлась со стилем нашего века, поэтому никакие ухищрения танцмейстеров не могли заставить плясать сдержанных людей. Танго первым уничтожило эту преграду. Танец основан только на ритмическом ходе. Только простое, плавное, сдержанное движение, ритмизируемое периодическими остановками, легким приподниманием на носки. Все дело только в опоэтизированной прогулке, в которой напряжен каждый мускул и где мерный ход гипнотизирует послушное тело. Теперь могут танцевать все, даже тот, кто до сих пор тоскливо стоял у стен, ибо ему стыдно было «прыгать козлом» по залу. Танго есть новый хоровод XX века».

Короче говоря, новый танец постепенно пришелся по вкусу россиянам, и каждый нашел в нем что-то свое: кто-то — плотскую эмоцию, кто-то — наоборот, бесстрастие и возможность выражать себя в танце, кто-то — необычный завораживающий ритм.

Надо сказать, что в России танцевальная музыка звучала в исполнении салонных и городских духовых оркестров. В 80-е годы XIX века получила распространение садово-парковая эстрада сезонного характера, а в зимнее время все это перемещалось на подмостки кинотеатров. А вот в начале XX века, по примеру французских и немецких кабаре, появились рестораны с концертной программой, количество которых стало быстро расти. Такие заведения называли на французский манер — «кафешантан»[15].

Завсегдатаями кафе были представители интеллигенции и «богемной» молодежи.

Максим Горький в романе «Жизнь Клима Самгина» рассказывает про заведение француза Шарля Омона и так описывает кафешантан:

«Чтоб довоспитать русских людей для жизни, Омон создал в Москве некое подобие огромной огненной печи и в ней допекал, дожаривал сыроватых россиян, показывая им самых красивых и самых бесстыдных женщин.