Танго железного сердца

Ты никогда не узнаешь, кто это сделал и зачем — даже если тебя найдут и спасут…

Потому что я так и не снял маску.

Потому что это самое жестокое в мире наказание — не знать ответа на самый простой вопрос…

За что?

ОДИССЕЯ ГРЕКИ

1

В числе молодых людей, приговоренных военно-морским судом Пнедории к повешению, находился и Кастор ди Тулл, сын дворянина из Лютеции.

Кастор родился под Альбой — несчастливой звездой, называемой также звездой бродяг. В его жилах смешалась кровь варваров и цыган; в характере юноши мирно соседствовали холодная жестокость севера и пылкое обаяние юга. Наружность Кастора привлекала внимание: он был высок, худощав и нескладен, как многие в его возрасте. В скором будущем ди Тулл обещал превратиться в сильного, статного мужчину, пока же больше напоминал борзого щенка, у которого лапы растут быстрее туловища. Последнее обстоятельство доставляло молодому человеку немало огорчений — ибо кто в семнадцать лет не желает выглядеть взрослым и умудренным жизнью? Добавим, что лицо Кастора еще не утратило юношеской мягкости, а взгляд голубых глаз — мечтательности, которая, как известно, является верным спутником романтических устремлений.

Заседание суда проходило при полном зале, что случалось нечасто. Причиной тому послужило следующее: кроме восьми молодых людей, обвиненных в пиратстве, но неизвестных никому, девятым был некто Филипп Кроше, известный всем. Этого человека с загорелым лицом, отмеченным печатью распутства, привели в суд четверо солдат. При его появлении зал загудел, на галерке бешено зааплодировали и закричали: браво! На что Кроше, закованный в кандалы, ответил надменным поклоном. Тигриные глаза его сверкали. Это был легендарный Золотой Крюк, пират и разоритель Сартарены. Печально знаменитое «Братство Каракатицы» называло Кроше одним из самых удачливых своих предводителей.

И самым привлекательным.

Свирепая, жестокая красота его произвела впечатление; аве, цезарь! народ шумно приветствовал корсара как триумфатора, не как осужденного. Женщины ахали, теряли дыхание и бросали цветы; алые лепестки устилали пол; каждая вторая мечтала сложить к ногам непобедимого корсара свое сердце. О, женщины! О, дщери Евы. О вас я умолкаю…

Звеня железом, он пробрел мимо восьмерых наших героев и был посажен в особую, приготовленную для него клетку; бегства Кроше опасались. Ходили слухи, что товарищи корсара постараются его выручить, для чего проникнут в зал суда и начнут пальбу. Во избежание этого у стен стояло полсотни солдат с заряженными мушкетами; стволы смотрели в потолок; солдаты зевали. Кастор этого не знал, но цепкий ум его, готовящийся принять науку военных хитростей и маневров, уже многое выводил из немногого. Побега ждут, умному достаточно. Молодой человек грезил наяву: вот он помогает пирату освободиться; вот, напротив, подняв шпагу убитого офицера, приставляет ее к груди Золотого Крюка. Минуты летели; воображение Кастора разыгралось. Когда, уже седой, одноглазый и увенчанный славой, принимал он из рук Его Величества маршальский жезл, в зале суда появился распорядитель.

— Всем встать! — раздался его звучный голос. — Достопочтенный судья входит.

Кастор очнулся. Зрители послушно встали, подождали, сели; затем поднялся шум и успокоился лишь после того, как судья, заняв свое место, дважды хватил молотком по столу: хва! тит! Наступила тишина. Выдержав паузу, слово взял прокурор; дело стронулось.

Описание преступлений Филиппа Кроше напоминало увлекательный рыцарский роман — с той поправкой, что повествовал он вовсе не о рыцаре; о жестоком убийце, но с нежным сердцем; неудивительно, что ближе к финалу многие дамы утирали слезы. Во вдохновенной речи обвинителя флибустьер предстал жертвой рока, козней завистников и собственного нетерпеливого нрава. Вина его была доказана. Несомненно, Золотой Крюк заслуживал виселицы — но виселицы, увитой плющом и розами.

— Виновато общество! — уносился в патетические дали прокурор.

Когда с далями, в которых блуждал прокурор, было благополучно покончено, подсудимому предложили высказаться. Корсар встал — цепь, соединяющая кандалы на руках его и ногах, легко качнулась.

Вины своей Кроше не отрицал. Пиратство, разбой, прелюбодеяние, насилие над девицей, работорговля без лицензии, контрабанда големов, осквернение святынь (в том числе связанное с пиратством, разбоем и насилием над девицей). Более того, в свойственной корсарам развязной манере он признался в очередном преступлении: за день до ареста тяжело ранил мужа одной из своих пассий. Ревнивец даже не успел вытащить оружие; да, какая глупость с его стороны; се ля ви.

— Как вы это сделали?

— Проткнул его насквозь. Вот так, — с ленивой грацией фехтовальщика продемонстрировал корсар; звякнуло железо, цепь натянулась до предела. — Но должен заметить, это была самозащита.

— Разве? — желчно осведомился судья. — У вас была шпага, у вашего противника — нет. В чем вы видите самозащиту?

Корсар улыбнулся:

— Я был… не совсем одет.

На галерках радостно вздохнули.

— И что же? — настаивал судья. — Что из этого?