Алексеев уважал и ценил своего начальника штаба. Нестеров нравился ему деловитостью, умением быстро ориентироваться в обстановке, способностью защитить свое мнение, настоять, если он убежден в своей правоте. И делал все это Нестеров легко, весело, с шуткой. Высокий, лысеющий, выглядевший значительно старше своих тридцати пяти лет, он на первый взгляд казался медлительным и тяжеловатым. Но это было не так. Работать с ним было легко и приятно. Кавалерист в первые годы военной службы, Нестеров привык делать все быстро, с «кавалерийским натиском». И это нравилось Василию Михайловичу. Может быть потому, что сам он не был человеком легкого и веселого нрава.
Часа через полтора в просторной комнате штаба уже стояли один к другому столы, накрытые чистыми простынями. На столах тарелки с гуляшом, ароматные пупырчатые огурцы, крупные зеленовато-белые яблоки, вскрытые банки с мясной тушенкой и рыбой в томате, бутылки водки и трофейного румынского коньяка. Подвешенная к потолку десятилинейная пузатая лампа с широким абажуром придавала комнате полузабытый деревенский уют.
Почти все командиры были в сборе. Чисто выбритые, в гимнастерках с белыми подворотничками, они выглядели совсем по-довоенному. Комиссар бригады Колитенко, начальник политотдела Сверчков, комбаты Леонов и Филиппов, заместитель комбрига Вахрушев, начальник связи Чепков и другие оживленно разговаривали, поджидая полковника.
Около одиннадцати часов в хату вошел Алексеев. Стряхнув снег с серой мерлушковой шапки, быстро разделся, повесил шинель. Внимательно оглядел стол, улыбнулся:
— Ну что же, Степан Кузьмич, продолжай командовать дальше.
— Не будем терять времени, товарищи, — распорядился Нестеров и жестом пригласил присутствующих за стол.
Как только были наполнены стаканы, Нестеров провозгласил тост:
— Товарищи! Я предлагаю выпить за здоровье именинника, чтобы под командованием Василия Михайловича крепко бить проклятых фашистов в Новом, сорок втором году, чтобы всем нам дожить до победы.
Под Харьковом
Только вперед
После тяжелых боев под Ростовом, после многодневного наступления с казачьими эскадронами, после хлопот перебазирования танковой бригады по железной дороге — короткая передышка в тихой деревеньке Рубцово, расположившейся чуть восточнее города Изюма. Танкисты отдыхали, писали письма домой, вспоминали близких, довоенную жизнь, ставшую какой-то очень далекой.
Вместе с бригадой мог наконец отдохнуть и полковник Алексеев. Появилось время вдоволь отоспаться, почитать, попариться в настоящей русской бане. Вечерами на чашку чая к командиру заглядывали Нестеров, Колитенко. При свете керосиновой лампы, под мерное тиканье ходиков они обсуждали ноябрьские и декабрьские бои, свои удачи и промахи, радовались успешному контрнаступлению под Москвой, пытались предугадать последствия подписанной в Вашингтоне Декларации 26 государств о борьбе против стран оси. Вспоминали погибших товарищей, свои семьи, детей.
Степан Кузьмич Нестеров с любовью рассказывал о своих «шустрых», как он ласково называл дочь Любу и сына Евгения. Любе уже восемь лет, пошла в школу, а Жене минуло четыре года. Порывшись в кармане гимнастерки, достал бережно завернутую в плотную бумагу фотографию. С нее глянуло очень молодое лицо с густыми черными вразлет бровями и задорно улыбающимися глазами. Вокруг головы уложены венцом толстые косы.
— Вот она, моя Тася, семнадцати лет за меня замуж вышла, совсем молодюсенькая, — проговорил он, довольно улыбнувшись. — Это я сейчас такой лысый, а молодой ничего был. Поженились мы, когда я приехал с Зеравшана, где строил плотину по комсомольской путевке. Я думал, холостяком останусь, да вот Тасюту встретил!
Чувствовалось, что Нестеров очень любит свою жену, детей. Василий Михайлович, наблюдая за ним и Колитенко, еще раз отметил, какие они разные, не похожие друг на друга.
В отличие от живого, общительного, энергичного, порой вспыльчивого начштаба, Григорий Павлович был человеком уравновешенным, спокойным, пожалуй, излишне гражданским. В Красную Армию он пришел из запаса незадолго до войны. До призыва работал начальником политотдела совхоза «Гигант» в Ростовской области. В военную жизнь втягивался медленно. Мечтал по окончании войны растить хлеба на ростовских тучных черноземах. Вечерами рассказывал о казачьих обычаях, о станичных колхозах, о тракторах и комбайнах. «Не комиссаром тебе быть, Григорий Павлович, а наркомом земледелия», — шутил Нестеров.
Иногда Степан Кузьмич приносил с собой гитару. Наговорившись о последних событиях в бригаде, о сводках Советского информбюро, напившись чаю, он брал гитару и приятным баритоном запевал: «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой». Любил песни и Василий Михайлович. Но отдавал предпочтение народным.
Так проходили эти долгие «мирные» вечера, и не скоро потухал свет в окнах хаты, где жил полковник Алексеев.