Танки вел Алексеев

29 июля 10-й танковый корпус получил приказ передислоцироваться из-под Томаровки в леса юго-восточнее города Сумы. Командование Воронежского фронта, чтобы скрыть сосредоточение войск на главном направлении, имитировало подготовку наступления на Сумы. Для этого в район города Суджи (в пятидесяти километрах северо-восточнее Сум) открыто стягивалась техника. На станцию Локинская, севернее Суджи, ежедневно прибывали железнодорожные эшелоны, из которых выгружались макеты танков, пустые ящики из-под снарядов. Днем шли в район Суджи танки, грузовики, пехота. Ночью все это уходило обратно. Враг не подозревал обмана. Его самолеты интенсивно бомбили район «сосредоточения» — станцию Локинская. 10-й танковый корпус должен был пройти днем более двухсот километров и еще раз показать противнику, что в район Суджи идут танки, что отсюда предстоит главный удар.

Выполнив задачу дезориентации противника, части 10-го танкового корпуса сосредоточились в небольших рощицах и балках в районе крупного населенного пункта Завертячий. Впереди решающие бои.

Встреча друзей

После знойных июльских дней небо с раннего утра заволокло тучами, пошел мелкий моросящий дождь. Засохшая земля жадно впитывала влагу. На дорогах вместо толстого слоя пыли появилась липкая грязь. Побывав за день во всех танковых бригадах и убедившись, что подготовительная работа к предстоящему наступлению идет полным ходом — сотни автомашин, несмотря на дождь и грязь, везут снаряды, патроны, мины, горючее, танкисты осматривают и приводят в порядок боевые машины, — генерал Алексеев вернулся в хутор Завертячий. Вместе с начальником штаба полковником Лавриненко Алексеев ушел на свою временную квартиру, намереваясь попить чайку и отдохнуть. Но не успели они допить первый стакан, как в дверях появился офицер комендантской роты.

— Товарищ генерал-майор, вас спрашивает полковник Нестеров, — доложил он.

— Нестеров? Полковник Нестеров?!

Лицо Алексеева озарила счастливая улыбка: «Неужели Степан Кузьмич?» — Василий Михайлович тут же представил своего жизнерадостного друга, с которым довелось пройти самые трудные пути-дороги первого года войны.

— Так где же он, зови! — взволнованно проговорил Алексеев, вставая и одергивая гимнастерку.

— Сейчас. Я просил его подождать в штабе.

Минут через десять к дому подкатил «виллис». Из машины, сплошь заляпанной грязью, на ходу выпрыгнул Степан Нестеров, все такой же подвижный, полный энергии.

— Товарищ генерал, здравствуйте!

— Здравствуй, Степан, откуда? Как я рад! — Василий Михайлович крепко обнял рослого, чуть располневшего за последний год друга. Они троекратно расцеловались.

— Ну, проходи же в хату, что мы тут стоим. Знакомьтесь, Матвей Илларионович Лавриненко, начальник штаба корпуса. А это мой несравненный Степан Кузьмич Нестеров, друг боевой, — говорил Василий Михайлович, радостно улыбаясь. И столько теплоты и искренности было в улыбке этого, в общем-то редко улыбавшегося человека, что Лавриненко сразу же почувствовал расположение к Нестерову, о котором уже немало слышал от Алексеева.

— Узнал я, Василий Михайлович, что мы соседи, не выдержал, получил разрешение у полковника Бурдейного да и махнул к вам. Бригада моя отведена на пополнение. Только вот погода нелетная, трудно до вас добираться.

— Спасибо, что не забываешь. Ну, что ж ты стоишь, раздевайся, промок весь, — говорил Алексеев, помогая другу выбраться из промокшей плащ-палатки.

— Дай посмотрю на тебя хорошенько! Растешь, брат, и ввысь, и вширь, и в звании. А ведь судьба чуть было опять нас с тобой не свела. Ты ведь во 2-м гвардейском? Меня к вам командиром назначали, приказ товарищем Сталиным подписан был. Приехал я в штаб фронта, зашел доложить командующему, а он говорит: «Придется изменить. Во 2-м гвардейском обстановка нормальная, все кадры на месте. А вот в 10-м танковом трагедия. Погибли начальник штаба, начальник политотдела, начальник особого отдела. Выбыл по болезни командир корпуса генерал Бурков. Сейчас за командира только что прибывший начальник штаба полковник Лавриненко. Туда срочно нужен командир. В 10-й и поедете». И вот я здесь. Да ты что все стоишь, садись! — Василий Михайлович усадил Нестерова на табурет, сам пристроился напротив.

Он внимательно рассматривал старого боевого товарища, с которым так сроднился за время боев под Ростовом и Харьковом. За последний год генерал десятки раз вспоминал его добрым словом.