Танки вел Алексеев

— Степан Кузьмич, а ты основательно изменился: солидность добавилась, в плечах раздался, полковником стал, да и меня, видно, скоро обгонишь, коли так пойдешь. Месяца через два-три генералом станешь, — говорил Алексеев, добродушно улыбаясь. — Да у тебя орден Ленина! Поздравляю! И вообще рад, что ты здоров. А мне не повезло. После той Барвенковской трагедии месяц в госпитале провалялся. Потом всего с месяц пробыл на фронте, и фашистский летчик так «угостил», что до сих пор хромаю. В Сочи лечился, в Тбилиси. После госпиталя все старые места в Закавказье объездил, служил там заместителем командующего армией по бронетанковым войскам. Пока на костылях ходил, мирился, что в тылу. Потом не выдержал… Да что это я все говорю, — встрепенулся Алексеев, — ты-то как? Где Шанин, Чепков, Филиппов?

Пока шел разговор двух боевых друзей, разговор непринужденный и доверительный, полковник Лавриненко с интересом присматривался к Нестерову, который ему все больше нравился. Открытое, чуть простодушное лицо, живые глаза, широкий лоб с блестящими, словно отполированными залысинами, мягко очерченная линия губ делали его совсем штатским. Но широкие плечи, высокий рост, молодцевато сидящая форма и боевые награды говорили об оставшихся позади трудных дорогах войны. За разговором никто не заметил, как в хату вошел старший лейтенант — адъютант Нестерова. Он держал в руках маленький чемодан и нерешительно переминался, поглядывая на своего командира.

— Правильно, Митя, раскрывай чемодан, доставай содержимое, — сказал Нестеров, в свою очередь косясь на Алексеева:

— Не знаю, Василий Михайлович, так ли я сделал, захватив все это, но коньяк-то армянский, довоенный. Думал с вами вместе Кавказ вспомнить. Интендантов попросил, уважили. Для здоровья полезен и душу согревает.

— Ну, ничего, ради встречи можно, — снисходительно согласился Алексеев.

Сразу же нашлось дело и Лавриненко. Он взял в свои руки «сервировку» стола. Появились стаканы, вилки, неприхотливая фронтовая закуска. Критически осмотрев дело своих рук, он ловко раскрыл бутылку, разлил ее содержимое по стаканам и взглянул на командира корпуса: все готово, мол. Генерал поднял стакан:

— Ну, друзья, за встречу. За тебя, Степан. За знакомство и дружбу, Матвей Илларионович.

— Ну, а теперь рассказывай, Степан, о своей службе.

— Долго рассказывать, Василий Михайлович. Сами знаете, на войне что ни час, то новость. Из всего нашего 23-го танкового корпуса после выхода из окружения под Барвенково еле-еле одну танковую бригаду сформировали. Меня назначили командиром этой бригады. Шанин стал начальником штаба. Сейчас он мотострелковой бригадой в нашем корпусе командует. Майора Филиппова перебросили командовать бригадой, связь с ним потерял. Чепков тоже переведен, начальник штаба танковой бригады на другом фронте.

Нестеров замолчал. Встреча с Алексеевым остро напомнила ему трагедию под Барвенково: кромешный ад беспрерывных бомбежек, многократные попытки вырваться из вражеского кольца, гибель десятков боевых друзей.

— Василий Михайлович, — волнуясь, заговорил он, — считаю, что за Барвенково наполовину я с фрицами рассчитался, а остальное еще впереди.

— Вижу, что рассчитался. За что же ты орден Ленина получил?

— За уничтожение вражеского аэродрома в тылу у немцев. Триста самолетов тогда ухлопали.

— Что?! — Алексеев и Лавриненко переглянулись.

— Так это ты был, Степан, ты? — возбужденно говорил Алексеев, придвигаясь к другу и внимательно глядя ему в глаза. — Знаю этот случай, хоть и не было меня тогда на передовой, отлеживался в Тбилиси. Узнал из «Красной звезды». Статья была. Я еще тогда подумал: «Уж не мой ли это Нестеров?»

— Да, здорово вы тогда немца «нажарили», — вставил Лавриненко, — как говорится, бой не местного значения. Жаль, Степан Кузьмич, что раньше не встречались. Я ведь тогда командовал бригадой в 4-м танковом корпусе генерала Кравченко. Принимал участие в окружении немцев под Сталинградом. 23 ноября наш танковый корпус соединился в районе станции Кривомузгинской, юго-восточней города Калача, с войсками Сталинградского фронта. Совсем соседями были. А котелок-то фрицу вы тогда хороший сделали, с наваром. — Лавриненко говорил с нескрываемым удовольствием. — Мертвый фашист лучше живого. А о вашем рейде и фронтовая газета подробно писала.

— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи, наконец, все подробно, а то все вокруг да около. Заскромничал, понимаешь, — с легким оттенком досады проговорил Алексеев, набивая трубку и приготовившись слушать. Нестеров тоже достал пачку «Казбека». Три тонкие струйки сизого дыма потянулись к потолку. Степан Кузьмич глубоко затянулся и неторопливо начал рассказ.