Танцовщица Гора

Мне вспомнился Пьетро Ваччи. Как хорошо он знает, как надо обращаться с женщиной! И как хорошо он овладел мной! Помнится, что на дороге он упомянул о некой «даме» из Ара. Ее, насколько я поняла, он собирался отдать Аулюсу на эту ночь, чтобы тот помог ей изучить то, чем должна быть женщина. Аулюс, как я уже хорошо знала, был сильным мужчиной. У меня было время убедиться в этом, когда я носила прямоугольный шелковый лоскут в его палатке. Можно было не сомневаться, что «дама», с широко распахнутыми глазами, лежащая сейчас в его ногах, утром с огорчением и ужасом вспомнит то, как отвечало ее тело на его ласки. Сможет ли она поверить в то, что она делала, и что при этом говорила? Что она умоляла, извивалась и вела себя совсем не как свободная женщина, а как рабыня? Что она вытворяла в его руках? Как могла она, свободная женщина, вести себя подобным образом? А может быть, она в действительность никогда и не была свободной женщиной, как она до настоящего времени предполагала, а на самом деле, как очень многие женщины, просто притворялась, сама того не понимая, до тех пор, пока не стала рабыней по-настоящему? Могло ли быть такое? Могли ли мужчины преподать ей, если бы, конечно, достаточно хорошо попросила их, как она могла бы доставить им большее удовольствие, чтобы впоследствии они могли бы найти ее интересной и соизволить снова обратить на нее свое внимание? Впрочем, независимо от таких соображений, как теперь, после всего того, что было сделано с ней этой ночью, она смогла бы вернуться к тому, чтобы снова быть свободной женщиной? Смогла бы она притвориться, что ничего не произошло? Смогла бы она, как и прежде гордо держать голову, оказавшись среди свободных женщин? Не будет ли она теперь съеживаться перед ними, и отводить глаза, не решаясь встретиться с ними взглядом, подобно беглой рабыне, опасающейся быть схваченной ими и возвращенной претору? Теперь, когда она познала настоящее прикосновение мужчины, да еще такого мужчины, как она сможет возвратиться, и делать вид как будто ничего не произошло? Как она сможет снова стать прежней собой, с ее надменным и бесплодным притворством свободы? Какое право она имеет, после всего того, что она узнала о себе этой ночью, утверждать, что она «свободна», кроме, разве что, в силу совершенно незаслуженной юридической формальности? Сможет ли она сама когда-либо снова, учитывая то, что она теперь знала о себе, считать себя свободной? Нет у нее больше прав на такое требование! Теперь она узнала, что в душе никогда не была по-настоящему свободна, действительно свободна. Теперь она знает, что в ее сердце всегда жила рабыня. Именно этим она была, и не имеет права быть чем-то другим. Как она сможет находить в глубине своего сердца претензии на то, чтобы быть свободной, и снова играть роль свободной женщины, что, в ее случае, теперь будет только наглой насмешкой, пустым фарсом свободы. Так как же, она может и дальше осмеливаться делать это? А вдруг другие женщины придут к ней с подозрениями или даже с уверенностью?! Что, если они смогут каким-то образом прочитать это в ее глазах или в реакциях ее тела? Для рабыни нет большего преступления, чем притворяться свободной женщиной. Они просто сорвут с нее одежду, накажут, а затем передадут претору для надлежащего закрепления ее статуса. К тому же, что такие претензии могут дать ей, кроме закрытой двери к правде ее существа? Но даже если это все не было бы правдой, она-то все равно теперь будет бояться того, что это может случиться, и не захочет страдать от позора. Теперь зная о себе все то, что ее преподали этой ночью, как она сможет жить, как свободная женщина? Теперь она должна умолять Аулюса, когда тот проснется, поскольку сама она разбудить его не осмелится из страха перед его плетью, о клейме и ошейнике. Не быть ей больше свободной женщиной. Теперь для нее будет правильно то, что она должна быть сохранена как рабыня и сделана рабыней.