Танцовщица Гора

Я сидела на длинном, тяжелом, деревянном помосте, поднятом приблизительно на фут над землей. Это был один из нескольких таких помостов в демонстрационной области, в пристройке торгового павильона. Я была полностью раздета, сидела на правом бедре, подвернув ноги и скрестив лодыжки, ладонь моей левой руки лежала на левой щиколотке. Основной вес тела я перенесла на правую руку, которой я опиралась в помост. К помосту я была прикована персональной цепью, длиной приблизительно пять футов. Эта цепь соединяла одно из колец, вбитых в доски помоста с моим ошейником.

Нас привезли вовсе не в Самниум, а в Рынок Семриса. Этот город был намного меньше Самниума, находился на юго-востоке от него, и являлся одним из самых, что достаточно интересно и одновременно иронично, известных на Горе центров продаж домашнего скота. В особенности славился он своим рынком тарсков. Разумеется, здесь имелись и невольничьи рынки.

— Но это же не Самниум! — возмущенно закричала Ила, едва покрытый шелком брезент откинули в сторону, а центральный брус отомкнули и освободили из гнезда.

— Конечно, нет, — подтвердил парень, присматривавший за нами в течение всего пути. — Это — Рынок Семриса.

— А там клетки для тарсков! — выкрикнула Ила, указав пальцем влево, на ряд из нескольких клеток, как только с нас сняли кандалы.

Мы спустились с фургона и стояли на ногах в каком-то внутреннем дворе огороженном высокими стенами. Обычно кандалы остаются в фургоне, особенно, если тот не принадлежит тому работорговцу, которому осуществляется поставка. Клетки, на которые обратила внимание Ила, стояли в нескольких футах от нас, вдоль стены внутреннего двора. В этом месте стоял сильный резкий запах каких-то животных.

— Они самые, — усмехнулся надсмотрщик. — Но этим вечером тарсков продавать не будут, во всяком случае, не четвероногих тарсков.

— Я не собираюсь быть проданной здесь! — зло выкрикнула Ила.

Мужчина, молча, ткнул плетью в сторону ближайшей к нам открытой клетки. Мы плотной группой стояли босиком посреди грязного двора. В грязи слегка припорошенной старой истоптанной соломой виднелись многочисленные следы и отпечатки маленьких раздвоенных копыт, возможно, отмечавших место прохода небольших групп неких животных. Еще здесь имелись следы колес телег, сандалий, сапог, а также отпечатки маленьких босых ног, несомненно, принадлежавших таким же девушкам, как мы. Длинные, низкие, узкие клетки, скорее всего, были предназначены не только для хранения животных, но и для их перевозки на длинных открытых фургонах. Это были прочные конструкции со сплошными металлическими полом и крышей, вертикальными прутьями по углам, и по бокам забранная стальной сеткой рабицей с ячеей около двух дюймов.

— Я ни за что не зайду туда! — дерзко крикнула Ила. — Никогда!

Наказание было мгновенным и жестоким. Плеть надсмотрщика обрушилась на ее спину, вырвав из нее дикий крик боли, сразу перешедший в рыдания, и сбив ее с ног на колени. Следующий удар, упавший на спину Илы, бросил ей на живот прямо в грязь к ногам мужчины. Надсмотрщик взмахнул плетью еще трижды, выбивая из пораженной, корчащейся и плачущей женщины мольбы о прощении. После столь прозрачного намека, Ила, поднявшись на четвереньки, по первому же жесту мужчины, торопливо перебирая конечностями, подвывая в голос, поползала к ближайшей низкой узкой клетке. До тех пор пока она не оказалась внутри, надсмотрщик шел за ней и подгонял ее, покрикивая «Живее, грязная тарскоматка!», и тыкая заостренной палкой. Ила была довольно крупной девушкой, а по сравнению с большинством из нас огромной, за исключением, возможно, разве что Глории, но по сравнению с мужчинами, она была всего лишь слабой женщиной, мало чем отличающейся от нас. По сравнению с ними, ее размер и сила, в действительности, была ничем. По сравнению с ними она была, впрочем, как и мы все, просто маленькой и слабенькой девушкой. Перед любым из них она никогда не сможет быть чем-то большим, чем любая из нас мы, всего лишь еще одной женщиной, маленькой, прекрасной, беспомощной простой женщиной, полностью зависящей от их милосердия.

Мы оставшиеся стоять, обменялись стремительными взглядами. Трудно сказать, чего было больше в наших глазах в тот момент, удовольствия или страха. Конечно, все мы были рады, что наглую Илу, зачастую надменную и высокомерную с нами, столь быстро и жестоко поставили на место, то самое место, на котором уже давно стояли мы все, на место рабыни у ног мужчины. Да, мы были довольны, что мужчины действовали именно таким образом. Они дали сигнал не только Иле, но и всем нам. Мы получили наглядную демонстрацию их твердости и власти, значимости и действенности их превосходства над нами. Это послужило ясным и недвусмысленным напоминанием всем нам о том, кем мы были, женщинами и рабынями, объектами приложения их плетей. Кроме того, дерзость Илы смущала нас всех, и, по-своему, ложилась пятном не только на всех нас, но и наш пол в целом.