Казалось, еще немного, и меня поглотит необъятная шумная пучина, из которой возврата нет… А потом, сквозь ставший уже привычным шум моря, сквозь полубессознательную пелену, услышала отдаленный крик. Человеческий крик.
Вдалеке виднелся… корабль.
Я заставила себя поднять голову, и, убедившись, что это не сон и не мираж — на меня и впрямь идет большой парусный корабль, я собрала все свои силы и отчаянно замахала рукой, пытаясь привлечь внимание наблюдавшего с высоты человека.
Через какое-то время от корабля отделилась шлюпка, и меня, чье сознание поддерживалось последним усилием воли, цепляющуюся синими пальцами за обломок, затопило счастье.
Я ЖИВА. Я ВЫЖИЛА.
Когда чьи-то руки подхватили меня, когда «выбили» из легких воду, обильно хлынувшую из носа и рта, я еще и заплакала, словно мало мне было соленой воды.
Я снова подумала об Азалии и членах экипажа затонувшего корабля. И стало так больно. Совсем не к месту — перед равнодушными, загорелыми, обветренными лицами незнакомых моряков.
Перед пиратами. Но это я поняла позже…
А пока, оказавшись на борту корабля, не видя ничего вокруг, я, ведомая кем-то под руки, шла, едва переставляя ноги.
Почувствовав, что мы остановились, кое-как приподняла голову. Передо мной стоял высокий мужчина, чье лицо я не могла разглядеть из-за дикой слабости.
— Бросьте к остальным. Дайте сухую одежду и накормите. — Сухо приказал он.
А меня потащили куда-то вниз по ступенькам…
В помещение, куда меня довольно грубо закинули, едва-едва проникал дневной свет, там пахло сыростью и воняло потом. В полутьме различались смутные силуэты людей, которых навскидку было около пятнадцати человек и которые испуганно жались к стене при появлении посторонних.
Едва глаза привыкли к полутьме и слабость кое-как отошла, я, кряхтя, как древняя старушка, поднялась с пола. Среди присутствующих были лишь девушки и женщины разных возрастов, все они были грязные, измученные, с болезненно бледными усталыми лицами, в каких-то лохмотьях. Все они смотрели на меня безучастно, с толикой печали, как бы говоря «теперь ты такая же, как мы».
Едва вернулась способность мыслить не составило труда проанализировать увиденное и прийти к определенному выводу. Я… на пиратском корабле. Звучит нереально, как бред. Но это так.
Сползая по стене, к которой прислонилась, едва удержалась от конвульсивного истерического смеха. Меня накрыло… осознанием.
Нас везут продавать, как базарное мясо. Причем скорее всего на тот самый невольничий рынок, что так пугал меня. Теперь и я буду стоять обнаженная на глазах у толпы, с пустыми глазами, как та девушка, что мы видели с Азалией.
Азалия… по лицу покатились слезы, которые я тут же вытерла. Не время, нельзя никому показывать слабость — загрызут…
Дверь с лязгом снова отворилась, и вошел какой-то коренастый верзила с равнодушными пуговками-глазами, с какой-то одеждой и и едой в руках. Отдав все это мне, мужчина окинул нас тяжелым взглядом и ушел, снова накрепко заперев дверь.
Едва удалились его шаги, я с остервенеем накинулась на еду. Голод не тетка. Безвкусный жирный суп выхлебала за секунду, под десятком жадных голодных взглядов, а когда взялась за хлеб — вдруг заметила в дальнем углу совсем крошечную фигурку. Девочка, маленькая, лет семи. Худое тельце ее скрывал балахон, но по лицу было видно, что она истощена, а глаза так же, как у всех остальных, жадно, голодно, почти по-звериному блестели в темноте.
И кусок мне в горло больше не лез, хотя от голода желудок прилипал к спине.
Встав с пола с грацией медведя, словно в полусне я, ведомая чем-то неподвластным разуму, доплелась до того угла и, присев на корточки (из-за качки едва не шлепнулась), протянула девочке хлеб.
Пару секунд она недоверчиво смотрела на меня невероятно грустными чистыми голубыми глазками, а после, выхватив кусок, так жадно вгрызлась в него, что жалость во мне увеличилась троекратно, как и желание прибить ублюдков, способных сотворить такое с ребенком.
— Спасибо. — Тихо сказала девочка, доев хлеб, а я, слабо улыбнувшись в ответ и так же пошатываясь, поплелась переодеваться, на ходу снимая мокрую одежду, от которой мокрое тело пробили судороги.
Я знала, что до берега нам плыть меньше дня при спокойном ветре, но радости мне это не добавляло.
Как переменчива судьба. Вчера у меня все было, а сегодня нет ничего. Совсем ничего, кроме жизни. Впрочем, это уже немало — сие я усвоила твердо.
Спустя примерно полчаса, устав сидеть в тишине, я стала без энтузиазма знакомиться с девушками. Все они были печальны и молчаливы, ограничились короткими фразами и то и дело молча плакали, бессмысленно уставившись в одну точку.