— Графиня Мейларас? — Все-таки уточнила я.
— Занятная встреча, не правда ли? — Раздался за спиной хорошо знакомый голос, заставив слегка вздрогнуть, — Вот уж кого не ожидала больше встретить, тем более… так. Но знаешь, маленькая художница… оно весьма кстати.
Улыбка на ее красиво очерченных губах не предвещала ничего хорошего. Интересно, как дорого мне обойдется мое спасение?
Впрочем, все лучше, чем пойти на корм рыбам.
День был жарким, впрочем, как и большинство дней в стране вечного лета — Ранхарде. Однако в тот момент меня — и, уверена, моих спутниц тоже — это «вечное лето» отнюдь не радовало: в горле воцарилась пустыня Сахара, все тело изнывало от дикой жажды, голова сильно нагрелась от обжигающего солнца, и мы шли несколько километров по столице, по раскаленной земле и гравию босиком, а запястья наши были связаны, так что мы шли «на поводке», спотыкаясь друг о друга.
Я настолько устала и хотела пить, что даже мысли о предстоящем ужасе уходили на второй план. Две девушки по дороге упали в обморок, но воды им никто не дал, потому что запасы кончились. В сознание приводили, отпуская болезненные даже на вид пощечины…
И вот, мы достигли невольничьего рынка. Хотелось бы сказать «наконец», но язык не повернется… там была все та же сутолока, все те же несчастные лица людей, ставших вещами, и довольные — тех, кто, купив их, приобрели власть над чьей-то судьбой.
Глядя на все это, мне становилось до того мерзко и страшно, что хотелось одного: упасть и тихо умереть. Впрочем, вру — для этого я слишком сильно хотела жить. Точнее, выжить, выкарабкаться, несмотря ни на что.
Нас поставили в ряд перед каким-то упитанным пожилым мужчиной в кричаще ярких восточных одеждах, который, осмотрев нас, одобрительно кивнул и сделал какой-то жест двум сильным высоким рабам, обнаженным по пояс.
Нас привели в какое-то огромное помещение, где находилось много самых разных девушек. Объединяло только одно — красивая внешность. Нас всех осмотрели девушки в смешных шапочках, вроде той, что я видела у «главной» в султанском гареме, затем затолкнули куда-то… сырость, пар, да и обстановка вообще, говорили о том, что это баня. Так как мы ехали почти три дня, связанные, и пешком прошли кучу километров, я была очень грязная, поэтому от ванны или бани не отказалась бы. Хотя в целом мне было все равно — я наблюдала за всем происходящим, как посторонний свидетель, подсознательно не веря, что это все происходит со мной. Нас бережно и тщательно мыли, натирали маслами и благовониями, а я сидела, как деревянная кукла — обездвиженная, словно душа вдруг покинула тело…
Затем нас привели в другое помещение, со множеством больших зеркал. Сурьмили глаза и брови, подкрашивали губы, наносили легкие румяна, а я уже почти перестала понимать происходящее. Так всех наложниц каждый день раскрашивают? Зачем все это? Действительно как манекены.
Из зеркала на меня смотрело чужое отражение — я, и в тоже время кто-то другой. Не может у меня в глазах быть столько ужаса и боли, не может… Но я знала, что этот кошмар будет длиться еще долго, и худшее впереди.
Словно в подтверждение моих опасений, нам не выдали одежду, а обмотали… пятью покрывалами.
Весь воздух вышибло из груди. Отчетливо вспомнилось, как продавали таким образом девушку, что мы видели с Азалией: снимая покрывало за покрывалом, расписывая публике каждую открывающую часть тела. Десятки похотливых взглядов, звон монет, ценность которых приравняли к ценности жизни и свободы человека… Неужели и мне придется это пережить?
К горлу подкатила тошнота, а в душе застыла ужасающая горечь. Хотелось кричать, так, чтобы выплеснуть в этом крике всю свою боль, вырвать ее из сердца, чтобы она больше не мучила меня… Вырвать, даже если вместе с самим сердцем.
А дальше нас собрали большой толпой перед огромными дверями. Вокруг выстроились закованные в железо стражники, словно боясь, что кто-то сбежит. Попробуй сбеги тут…
Из-за дверей слышался шум, голоса, мужской смех, звон монет, доносились самые разные приятные запахи. Значит, продавать нас будут не на улице. Впрочем, какая разница…
Сердце билось, как ненормальное, губы сами собой зашевелились в тихой молитве. Как же мучительно страшно…