Танцующая на ветру

Сквозь пелену туч то здесь то там сквозило голубое небо. В Москве настоящие облака зимой перемешаны с клубами дыма из теплоэлектроцентралей. У нас небо чище. Я засмотрелась, как меняются картины на небе. Вот длинная тонкая полоска голубого расширилась на глазах, вот опять принеслись темно-серые облака, и снова из-под них показалось пронзительно голубое, чистейшее небо. Человек живет на земле, не зная, насколько он связан с ней, является частью и земли, и неба, и всего живого. От цвета неба зависит настроение и самочувствие.

Я подняла глаза на девушку и замерла. Нет, этого не может быть. Девушка, которая плакала молча, закрывая рот рукой, у нее вздрагивали плечи, была Маша.

Я сделала шаг и остановилась. Наверное, мне показалось. Она же писала мне что-то… Отвечала про дедушку… С чего я решила, что она мне отвечала? Я, поглощенная своими переживаниями, сосредоточенная только на себе, даже не открыла сообщение. А теперь Интернета нет, денег на телефоне нет, прочитать я не могу. А что читать!.. Наверное, Маша просила меня прийти на похороны. Вот, я пришла. Шла к отцу Андрею, сама не знаю, как у меня вдруг появилась эта мысль, а пришла к Маше, получается.

Я подошла к ней, молча обняла ее. Маша подняла на меня измученное лицо, обняла, уткнулась в плечо. Она стала как будто меньше ростом.

– Спасибо, что ты здесь… – проговорила Маша.

Я оглянулась, увидела, что кто-то из людей быстрым шагом шел из церковного двора, осталось всего три-четыре человека.

– Что случилось? – спросила я негромко и осторожно.

– Я писала тебе, – с трудом проговорила Маша.

Я помотала головой.

– У меня связи не было, прости… Я в Москву ездила.

Я видела, что Маше больно и тяжело разговаривать, обняла ее покрепче.

– Маму машина сшибла, на переходе…

– Господи…

– Сейчас… надо… на кладбище…

Я взяла ее за плечи, и мы пошли к небольшому автобусу, куда увезли гроб.

Из церкви вышел отец Андрей, увидел меня, точно узнал, махнул рукой. Я кивнула. Вернусь потом, сейчас главное другое.

Мы сели в автобус, прямо рядом с гробом. Я держала Машу за руку, а она держала за руку свою маму. Это было ужасное ощущение. В гробу лежала женщина, которая два раза фактически выгоняла меня из дома ни за что. Потому что боялась, что я испорчу ее дочку, собью с пути. Боялась, не зная про меня ничего плохого, лишь оттого, что я из детдома и, возможно, видя во мне что-то, что ее пугало. Мне трудно понять, что это. Я немногословна, возможно, ей казалось это скрытностью и неискренностью, я так теперь думаю. Когда я была меньше, мне просто было обидно, я не могла понять причин плохого отношения.

Сейчас мне было безумно жалко Машу и жалко ее маму, не дожившую, как и моя мама, свой срок на земле. Я никогда так близко не видела покойника. Когда кремировали маму, я была слишком маленькая (так сочли, наверное, те, кто все организовывал, я даже не знаю, кто это был, какие-то мамины сослуживцы), и меня пустили только в зал прощания на минуту. Я помню мамино лицо в гробу, помню, как я со страхом прикоснулась к ледяному лбу и тут же отошла.

Живущий внутри меня странный, непонятный мне человек, тот, второй, он же, очевидно, бес, вдруг заметил: «Зато теперь с Машей никто не помешает дружить». Я вздрогнула от собственной мысли, точнее от этой чужой мне, неприятной мысли, появившейся в моей голове. Мне самой неприятна моя мысль – как же она может появиться в моей голове? Ужас. «Так ей и надо», – добавил этот кто-то и спрятался. Ведь я даже не знаю, как от него избавляться.

Я на всякий случай перекрестилась. Я – так – не – думаю. Я не знаю, кто это говорит.

На кладбище Маша плакала все время, уже еле дышала от слез. Я держала ее крепко, чувствуя, как она дрожит всем телом. Когда стали опускать гроб, Маша чуть сама не упала, бросившись туда. Я подхватила ее под руку.

Обратно мы шли пешком. Поминки Маша не стала устраивать, те двое или трое, кто хорошо знал Машину маму, просто пришли к ней домой, посидели вокруг стола, на котором было вино и какие-то закуски, и довольно быстро уехали – все они были из Москвы. Маша не смогла никого найти, не было сил обзванивать, искать номера знакомых. Машин папа почему-то не приехал. Я не стала спрашивать о нем.

Мы сидели с ней допоздна. По сравнению с ее переживаниями все мои собственные казались мне сейчас ничего не стоящими. Я не знала, как ей помочь, просто сидела рядом. Потом убрала со стола, заставила ее лечь спать. Маша сразу уснула, а я лежала на диване, прикрывшись пледом, с открытыми глазами. Сна у меня не было совсем, прошлой ночью я выспалась, мысли скакали, я не могла их успокоить. Мне было очень тяжело в Машином доме, я чувствовала, что, с одной стороны, не имею права здесь сейчас находиться – Машина мама не хотела этого. Если верить христианским представлениям, ее душа вообще еще находится где-то близко, и ей не нравится, что я здесь. Как только я начинаю думать о том, каким образом душа знает что-то, моя вера начинает резко уменьшаться. И я перестаю думать об этом. Потому что пока еще хочу верить.