Танцующая на ветру

– Маша… – Я села перед ней на корточки. – Я не думаю, что твоей маме было бы приятно знать, что ты сидишь одна в темноте и тишине, в пустоте. А жизнь за окном идет и идет…

Маша закрыла уши руками и стала плакать.

– Нет-нет-нет…

Я постояла около нее и пошла на кухню, поставила чайник. Там был такой беспорядок, что я все-таки решила вынести мусор, найти куда, помыть пол, посуду, еще принести воды из колонки… Как-то затопить – холод в доме невыносимый. Я стала убираться, слыша, как тихо причитает, плача, Маша. Воду больше решила не приносить, потому что Маше волей-неволей придется одеться, выйти из дома к колонке, которая в десяти метрах от их дома, и это ей поможет.

Я вернулась в комнату, хотела убрать накинутую на стул вязаную кофту.

– А как затопить? – спросила я.

– Не смей! – крикнула вдруг Маша, видя, что я взяла в руки кофту. – Положи на место! Зачем ты взяла ее?.. Это же мама оставила… в тот день… три дня назад… Это было три дня назад…

Она стала плакать, громко, раскачиваясь, причитая вслух. Это было ужасно, я, наверное, никогда такого вблизи не видела, я не знала, что сделать, принесла ей воды. Маша оттолкнула мою руку. Но больше меня не прогоняла, поэтому я пока не уходила, боясь ее оставить одну.

Маша затихла, и я стала убираться, стараясь не трогать никакие вещи и сильно не шуметь. Просто так сидеть я не могла.

Потом я сделала сладкого чаю, принесла Маше. Она сказала: «Нет, не хочу». Но чай выпила.

Я уже забыла про свою болезнь, а она не отпустила меня до конца. В холоде Машиного дома тело снова стало ломить и побаливать горло. Кашель то и дело скребся в груди, я тоже налила себе большую чашку чая, не решаясь шарить в ящиках в поисках какой-то еды. Вчерашние закуски, которые кто-то выставил на стол на поминки, засохли и годились только для собаки.

Машин кот вел себя тише воды нише травы, вчера я даже его как-то не заметила, еще подумала – где же кот? Говорят, что коты не любят хозяев, любят дом, что у них и нет хозяев, в отличие от собак, они, коты, – сами хозяева, и дому, и человеку, который в этом доме живет. Когда-нибудь у меня обязательно будет и собака, и кот.

Сейчас Цезарь подошел ко мне и вопросительно посмотрел. Я положила ему еды, остатки сыра. Он деликатно потыкался мордой в блюдце и ушел, не доев. Я обратила внимание, что он ушел в тот же угол, из которого появился. Там стояла большая металлическая пластина, которую трудно заметить было в темном углу. Я включила обогреватель, и через некоторое время на кухне стало теплее.

Я вернулась в комнату, где наступила тишина. Маша лежала на подушке с закрытыми глазами. Я внимательно огляделась, нашла обогреватель – тоже старый, с мгновенно вспыхнувшими тонкими спиралями. С кухни пришел Цезарь и устроился у этого обогревателя.

– Я пошла, – сказала я. – С тобой всё будет хорошо?

– Нет, – ответила Маша. – Со мной теперь все будет плохо. Иди.

– У кота шерсть не обгорит? Спираль открыта.

– Мне всё равно, – сказала Маша. – Ничего больше нет.

Я села рядом с ней на кровать. Что я могу для нее сделать? Чем помочь?

– Я схожу в училище и еще по делам, потом приду. Хочешь, я позвоню в школу, скажу, что ты не можешь прийти?

– Мне все равно. Я больше в школу не пойду. Я вообще больше никуда не пойду.

– Маша… Сейчас главное, чтобы побыстрее прошло время.

– Я не хочу забывать маму! – зарыдала Маша, хотя у нее уже не было слез.

– И не надо забывать. Просто боль станет меньше. Сегодня самый трудный день для тебя. Хочешь, пойдем со мной? Я буду искать Любу, девочку из детского дома, мою подружку, она потерялась.

Маша посмотрела на меня совершенно непонимающими глазами, как будто я говорила на другом языке.

– Ну хорошо… Я буду тебе звонить. – Я вспомнила, что первым делом мне нужно оплатить телефон. Чтобы позвонить Тетёрке, Елене Георгиевне, звонить с дороги Маше…

– Я в церковь пойду, – вдруг сказала Маша. – Да, в церковь. И буду там стоять весь день.

– Пошли вместе, мне как раз к отцу Андрею надо.

Маша хмуро кивнула, я подождала, пока она быстро оделась, и все-таки выключила опасный обогреватель. Цезарь обиженно посмотрел на меня, а я подумала – так и в жизни бывает. У нас что-то отнимают, мы не понимаем, обижаемся, протестуем, не зная, как это могло быть опасно…

Маша обвязала шею маминым платком – я помнила этот большой русский платок с темно-синими цветами на светлом фоне, в который ее мама все заворачивалась (и тогда у них было холодно). Маша прошла несколько шагов и вдруг остановилась:

– Нет… Наверное, надо черный надеть…

– Не обязательно.

– Да?

– Ну, конечно.

Маша погладила платок и прижала к лицу его конец.

– Мамин запах…

Мы пошли в церковь. Погода была изумительная. Мне-то было хорошо – чистейшее небо, просто небушко – пронзительно-голубого цвета, не зимнее, очень редко такое бывает в середине зимы, ни облачка, ни ветерка, куда только все вчерашнее подевалось за ночь, белый снежок, не холодно… А Маше пониже надвинула шапку, чтобы ей не светило солнце, и потом еще накинула капюшон.

Я позвонила с Машиного телефона Любовь Игоревне в детский дом, чтобы узнать, нет ли каких новостей о Любе.