Танцующая на ветру

Я пожалела, что не взяла сумку у Ростовцева, там у меня остался телефон, конфета… Но идти к нему в гримерку в антракт я не решилась. Мало ли, может быть, ему надо отдохнуть, настроиться…

Я походила по театру, осторожно заглянув в огромное зеркало на лестнице и удостоверившись, что я выгляжу очень скромно, но вполне прилично, никто не бросится выгонять меня или подавать милостыню… Портрет Ростовцева висел на самом видном месте, значит, он – один из ведущих актеров этого театра. Удивительно, как же все это удивительно… Мне хотелось рассказать кому-то обо всем этом, и я решила, что сегодня же попробую написать или даже позвонить Маше. Она – единственный человек, которому я полностью могу доверять. Или почти полностью. Ведь у меня нет гарантии, что она не расскажет что-то своей маме, а мама ко мне не очень хорошо относится, думая, что я могу испортить Машу, потому что сама живу безо всяких ограничений. Она думает почему-то, что ограничения обязательно должны налагаться на человека извне. А если я в силах сама себя ограничивать?

Второе действие пролетело незаметно. Я несколько раз меняла мнение – кто же прав – старик, которого играл Ростовцев, или тот человек, к которому он пришел, и с которым, как выяснилось, они вместе были на каторге. Только старик отсидел свои двенадцать лет, а тот человек сбежал и потом хорошо устроился в жизни, даже разбогател.

В самом сюжете пьесы был такой интересный психологический ребус, что его можно было бы разгадывать и размышлять над ним и без участия таких великолепных актеров, музыки, пения. Я никогда не слышала подобного пения – идущего откуда-то из самой души, из глубины, я не все слова поняла, хотя песни были и на русском языке, но они словно все перевернули во мне.

Три девушки сидели с краю на сцене, как будто на деревенской улице или на городской, но на самой окраине, где людей мало, а простору много, и пели все действие, никак больше не участвуя в нем. Иногда они пели, а другие актеры разговаривали, смеялись, ругались… Иногда во время их пения все поворачивались и смотрели на них. Кто-то подходил, садился поближе, подпевал, девушки улыбались ему. Это было необычно, совершенно непохоже на то, что я видела по телевизору, на то, что могла себе вообразить при слове «театр» и «спектакль»…

Мне так все нравилось, что когда все вышли кланяться, я чуть было не расплакалась, понимая, как это глупо, ведь плакать совершенно не от чего – пьеса вообще не предполагала таких эмоций, но спектакль тронул меня до глубины души. Хотя и непонятно чем. Всем. Музыкой, костюмами – простыми, красивейшими, светлыми. Три основных тона были в оформлении – светлый, как цвет выбеленного льна, еще светло-серый и ярко-красный.

Мне показалось, что Ростовцев увидел меня, поклонился именно мне. И это было невероятное ощущение, сказочное, волшебное.

Переполненная эмоциями, я прошла за кулисы к своему… дедушке. Да, дедушке. Теперь у меня есть не только какой-то ненастоящий папа, а дедушка.

– Ну как? – Ростовцев обнял меня.

– Мне очень понравилось! – искренне сказала я.

Ростовцев улыбнулся:

– Ты как, кстати, называть меня будешь?

– А как надо?

– Ну, даже не знаю… – засмеялся он. – Другие внуки зовут или просто дедом, или дедом Лешей… Как тебе больше нравится.

Я растерянно пожала плечами.

– Алексей Игнатьевич, наверное… Я пока не привыкла…

– Да чего уж тут привыкать! – Он поцеловал меня в щеку. – Ерунду не говори. Сейчас поедем к нам.

– К вам? – ужаснулась я. – В смысле?

– Конечно. А ты, что, собиралась сейчас возвращаться к себе?

Я успела рассказать Ростовцеву до спектакля о том, где я учусь, живу, что я поступила сама в училище, за что он очень меня похвалил.

Я пожала плечами:

– Ну, не знаю…

– Знать тут даже нечего! Глупости какие! Сейчас я разгримируюсь…

Он был уже переодет в свою обычную одежду. И никакого грима особенного я у него не видела.

– Что удивляешься? Так у меня же тон на лице, надо стереть. В сценическом свете иначе все лица плоские, бледные.

Он стал не торопясь вытирать грим, а я рассматривала несколько фотографий, висящих по стенам. На одной, где он был в одежде гусара, Ростовцев напоминал мне саму меня. Паша недавно меня фотографировал и послал фотографию. Такой же внимательный и чуть прищуренный взгляд, уголки губ приподняты в улыбке, но улыбки на лице нет… Уши такие же…

– Что там увидела интересного? – Ростовцев посмотрел на меня в зеркало, перед которым приводил себя в порядок. – Это очень старый спектакль. Больше тридцати лет шел, но сняли его, всё, устарел морально.

– У нас с вами, кажется, одинаковые уши, – негромко проговорила я.

– Да? Ну-ка иди сюда, поближе… – Ростовцев обнял меня, и мы вместе стали смотреть в зеркало на свои уши. – Вот. А ты говоришь – генетическая экспертиза. Сколько людей, столько и ушей. Одинаковых ушей у чужих людей не бывает. Таков у нас ответ, да? – Он посмотрел на меня и улыбнулся.

Я чуть отодвинулась, чтобы удобнее было смотреть ему в глаза.

– Да, – не очень уверенно ответила я, не понимая, кому мы должны отвечать. Он и я.