Танцующий ястреб

Таким образом, лишь эта тележка, тарахтящая по паркету, защищала честь деревни в твоем городском жилище — тележка, которая порой мчалась прямо на тебя, прямо в лицо и в глаза, прямо в душу, и так стремительно, что тебе приходилось давать ей пинка, и она, кувыркаясь, с треском ударялась о стенку; но тут же к ней с плачем подбегал Юрек, спасал ее от твоих пинков, снова ставил на пол и пускал в ход.

VI

Эта тележка пробыла в твоем доме несколько лет, но когда она уже совсем разболталась, Веслава велела прислуге выбросить ее. Тогда Сташек, уже взрослый, улыбаясь Юреку-подростку, обещал сделать ему новую тележку, а тот, тоже улыбаясь, сказал: «Хорошо», — и этот обмен улыбками между двумя молодыми людьми был тогда одним из многих доказательств их взаимного, братского сближения и их братских искренних чувств.

Но Сташеку все было недосуг смастерить новую тележку, и уже до самой твоей смерти, инженер Михал Топорный, он не брался за это несерьезное для взрослого человека дело, и лишь после того, как ты скончался, вышло так, что Юрек стал владельцем старой, но каким-то чудом хорошо сохранившейся тележки твоей собственной работы.

Это времена более отдаленные, и о них речь пойдет ниже, а сейчас следует продолжить обзор первых лет твоего последнего пятнадцатилетия, постепенно приближаясь к середине этого периода.

Надо еще сказать, что первая твоя жена Мария, оправившись от тяжелого удара, впала в безысходную тоску, которая, словно час отчаяния, растянувшийся на всю жизнь, не способна окончательно сломить человека, но принуждает его как бы автоматически и безропотно приспосабливаться к течению дней и ночей.

Когда Сташек поселился в интернате, Мария иногда приезжала к нему, привозила ему яблоки и творог, и сиживала в его комнате, и ходила с ним по городу; а если не заставала сына, то дожидалась его возвращения.

Но однажды он долго не возвращался, и товарищи сказали, что Сташек у отца, и сообщили адрес; и Мария пошла на эту улицу, по одну сторону которой были дома, а по другую — парк, и постояла в парке, глядя на окна твоей квартиры; уже стемнело, и в городе зажглись огни, и твои окна тоже засветились, но сквозь плотные занавеси не была видно, что происходит внутри.

Мария стояла, прислонясь к дереву, в серой юбке и куртке того же цвета, в платке и высоких зашнурованных ботинках; лицо у нее было худое и увядшее, а глаза усталые; этими усталыми глазами она смотрела на окна твоей квартиры, заслоненные плотными занавесями.

Потом увидела скользившие по этим занавесям тени и поняла, кто находится в квартире. Сначала она увидела тебя, проходящего мимо окна, и узнала по силуэту на занавеске; потом разглядела силуэт женщины и догадалась, что это твоя жена Веслава.

Позднее на занавеску снова легла тень женщины, держащей руку на голове мальчика, и Мария смекнула, что этот мальчик — сын Веславы и твой второй сын.

После этого дня Мария долгие годы не встречала Веславу, она и прежде не знавала ее и потому в течение многих лет вспоминала только темный силуэт на занавеске, который, однако, многое говорил ей о красоте этой женщины.

В тот вечер, когда она, припав к дереву, смотрела на окна твоего жилища, ко всем тяготам ее жизни прибавилась еще эта минута созерцания твоих окон и теней на занавесках.

Лишь на твоих похоронах Мария увидела Веславу вблизи, только на кладбище могла хорошенько разглядеть ее, когда ветер отодвигал поникшую ветвь клена. Увидев ее тогда, стоящую как бы в стороне в траурном, но изысканном одеянии, Мария могла подумать, что эта красивая женщина желает вернуть ей мужа и отдает его, а она, Мария, первая жена, принимает его после смерти от этой второй жены и только теперь снова обретает на него права.

Вернувшись, однако, к Марии, одиноко стоящей перед твоим домом, следует сказать, что, когда на занавесках появились силуэты Веславы и твоего младшего сына, рядом с ними возникла тень, в которой Мария без труда узнала своего единственного, а вместе с тем и твоего первого сына Сташека, а позднее увидела, как оба мальчика, Сташек и Юрек, прошли, держась за руки.

Потом Сташек выбежал на улицу, но Мария не отошла от дерева, а только крепче прижалась к нему, спряталась за него, стыдясь подойти к сыну и взглянуть ему в глаза; ибо он мог бы догадаться, что она стояла среди деревьев и смотрела в окна квартиры своего бывшего мужа и его отца; она могла также подумать, что Сташек тоже бы застыдился, если бы, едва распростившись с отцом, должен был взглянуть в глаза матери, ведь ему было бы неловко сразу же после этого встретиться с матерью.

Поэтому она смотрела ему вслед, покуда он не исчез из глаз, а потом, не заходя в интернат, отправилась на станцию и поехала домой.

Вернувшись в интернат, Сташек нашел на столе яблоки и творог, а товарищи сказали ему, что к нему заходила мать и узнала от них, что он пошел к отцу; и, может быть, именно в эту минуту у него пробудилось подлинное сочувствие материнскому горю, которое, превратись спустя годы в разумное сыновье чувство, озарит ее дальнейшую жизнь, а также — будем надеяться — и старость.