Танцующий ястреб

А кроме того, пусть эти вопросы свидетельствуют о сдержанности, с которой ведется повествование, даже в те минуты, когда могло бы казаться, что о тебе известно все, вплоть до твоих мыслей и всех дневных и ночных дел.

Чтобы получить более полное представление о твоих, инженер Михал Топорный, отношениях с сыном Сташеком в начальный период последнего твоего пятнадцатилетия, необходимо также упомянуть о многократных посещениях им твоей новой квартиры возле городского парка, которую ты получил как незаурядный работник.

Сташек приходил к тебе, и Юрек очень к нему привязался, и случалось, что они, взявшись за руки, шагали по твоей квартире, и это шествие, пополненное братского единения, оживляло в памяти картины минувшего, побуждая думать о прошлом и будущем.

Порой оба твоих сына задерживались в какой-нибудь комнате, а ты подкрадывался к приоткрытой двери, чтобы подглядывать за ними и подслушивать, ибо ты уже начал упражняться в тайной слежке за сыновьями, которая потом обернется смиренными поисками надежды; и ты спустя годы обретешь ее, как вожделенную милостыню. Она вдруг явится тебе за приоткрытой дверью комнаты, где будут сидеть твои сыновья — Сташек, уже взрослый мужчина, и Юрек — подросток.

Но, возвращаясь к визитам Сташека тех лет, когда он еще жил в интернате, надо сказать, что оставляя своих сыновей наедине, ты сквозь приоткрытую дверь мог увидеть, как Сташек, орудуя самодельным ножом, привезенным из деревни, а потом уже перочинным, твоим подарком, мастерил небольшую тележку для Юрека, взяв за образец сохранившуюся в памяти настоящую крестьянскую телегу для перевозки снопов; ты мог видеть, как постепенно из дощечек и палочек, которые Сташек откуда-то принес, он выстругивал колесики, дышло, разводы, спицы и чеки и как соединял все стяжкой — полоской жести — и шкворнем, сделанным из гвоздя.

Стоя за дверью, ты мог видеть, как Юрек внимательно следил за его работой, и слышать, как он, еще лопоча по-детски, спрашивал, показывая на отдельные части тележки: «Это что?» — и как Сташек отвечал ему, точно заправский хлебороб.

Ты мог услышать, как Сташек рассказывал Юреку, словно сказку, что взаправдашние телеги большие, с высокими решетками и в них помещается много снопов; и ты мог также услышать, как твой деревенский сын, толкуя о телегах и перевозках, рассказывает твоему городскому сыну, что на снопах обычно сидит мужик и держит вожжи и правит лошадьми, а если дорога в рытвинах, то воз может опрокинуться, и тогда он валится на землю вместе со снопами; а если на дороге лужи, то и в лужи, а снопы обрушиваются на него и накрывают с головой; а бывает, что мужик, упав с воза, напарывается на плетень, а снопы придавливают его сверху; а иногда падает на мягкую землю и зеленую траву, снопы же красиво рассыпаются вокруг, и ничего плохого с ним не случается, только малость зерна пропадает; а чаще всего он вовсе не падает с воза и благополучно подъезжает к риге и вилами сбрасывает снопы с воза.

Стоя за дверями, ты, наконец, мог услышать, как Сташек рассказывал Юреку, что тебе всегда удавалось благополучно доехать со снопами до риги и что он сидел на снопах рядом с тобой. Эта возня с тележкой и рассказы Сташека о том, как свозят хлеб, были последней, ничтожной частичкой деревни в твоей по-современному обставленной квартире, где даже собака была городской и современной, ибо ты по просьбе, а точнее по требованию Веславы купил чистокровного пятнистого пойнтера, которого нарекли Гектором. И позднее в этой современной квартире тебе навязчиво напоминала деревню маленькая неуклюжая тележка, которую Сташек соорудил по образцу воза с высокими бортами.

Иногда Юрек, ухватившись за дышло, бегал с тележкой по твоим апартаментам, и эта игрушка, тарахтя и скрипя, как взаправдашний крестьянский воз, ездила между полированных ножек твоих столов и стульев, мимо сверкающих, как зеркало, шкафов и белых дверей, мимо тебя самого, модно одетого, мимо Веславы в элегантном платье, и Сташека, уже не в штанах-дудочках, а в синем костюмчике из хорошей шерсти, сшитом у хорошего портного.

Сташек, подобно тебе, выбросил свою неказистую крестьянскую одежонку, ибо ты еще раньше, будучи уже взрослым мужчиной, запоздавшим студентом политехнического института, разгневавшись на деревню и свое мужицкое прошлое и на самого себя — тогдашнего, деревенского, — повелел Марии предать огню твою будничную одежду, и она послушно выполнила этот приказ, сожгла ее на куче выполотого бурьяна в углу сада, недалеко от изгороди.

А Сташек однажды утром, когда в интернате все еще спали, связал в узелок свои штаны-дудочки и пиджачок, потихоньку выскользнул во двор, крадучись приблизился к помойке и вдруг увидел, что в ней уже лежат несколько таких же свертков; он улыбнулся, вероятно обрадовавшись этим сверткам, и понял, что находится в интернате среди своих, и ему стало весело; а потом бросил штаны-дудочки и пиджачок в огромную проволочную корзину для мусора, куда до него кто-то побросал такие же свертки; повеселевший Сташек вернулся к себе и лег в постель, благо еще рано было идти в школу.