Танцующий ястреб

Когда же ты наконец вырвался из этого круга, то долго еще кружил по родной унылой долине, а потом вышел к каменистой тропе и начал медленно взбираться по склону холма к каменоломне, через увядший кустарник, обступивший тропу, что вела тебя к смерти.

Ты заходил все выше, и кусты редели, и сверху можно было посмотреть на свою родную, почерневшую, унылую долину и даже увидеть на другом ее конце, за валом, более светлую, чем земля, ленту широкой реки.

Там, внизу, в этой унылой долине росли деревья, стояли хаты и кое-где виднелись человеческие фигуры, бредущие по полям или копошащиеся возле домов.

Люди, словно пристыженные, попрятались за изгороди и смотрели снизу, как ты идешь по верху склона и оборачиваешься, чтобы оглядеть поля и всю долину.

А ты шел дальше, то и дело останавливаясь, чтобы окинуть взглядом огромный круг долины, и снова продолжал путь; ты пропал из виду только за гребнем холма, где начинались скалы и узкие проходы в осклизлом камне, ведущие к кромке обрыва, с которой специалисты часто обозревали каменоломню, — оттуда лучше всего было видно, как продвигается ее расширение.

Очевидцы, глядевшие со стороны деревни и широкой долины, видели тебя только до того момента, когда ты перевалил через гребень холма; а те, что находились по ту сторону скал, увидали тебя уже только падающим в пропасть.

И те, перед чьими глазами высилась эта скалистая стена, утверждали, будто ты падал, как большая птица, с которой что-то стряслось в поднебесье и низринуло ее на землю.

Итак, одни видели, как ты дошел до гребня и перевалил через него, а другие — как ты падал в пропасть. Следовательно, отрезок твоего пути от гребня до пропасти укрылся от чьих-либо глаз.

Почувствовал ли ты, преодолев этот гребень, холодный пот на лбу, а в ногах и руках слабость, и, может быть, у тебя перед глазами замельтешили пятна, которые появляются обычно, когда постепенно перестает биться сердце; и упал ли ты тогда на осклизлый выступ скалы, наклоненный к пропасти, и скатился ли на край обрыва, и рухнул вниз — никто этого не знает.

Может, перестало биться, а может, разорвалось твое постоянно понукаемое сердце, может, ты задохнулся, ибо стольких торопливых и тревожных вдохов стоил тебе этот путь по линии, идущей ввысь, путь от крестьянина к инженеру и главному директору крупного горнодобывающего комбината.

А может, все было иначе за этим гребнем. И когда ты очутился среди гладких и скользких скал, воздух, вздымавшийся над пропастью, показался тебе самым прозрачным, бодрящим и искристым в мире, и, может, поманил тебя этот прозрачный восходящий поток, и тебе очень захотелось вступить в него, ибо тебя вконец утомил твой безумный танец, и, вполне вероятно, захотелось безотчетно отдаться во власть этого хрустального воздуха, заполняющего пропасть и клубящегося над пропастью, и не исключено, что сам, по собственной воле, завершая безумный, утомительный танец, ты шагнул в этот лучистый поток — и рухнул в пропасть.

Так могло случиться за гребнем холма, поскольку ты мог внезапно ощутить непреодолимую потребность в отдыхе после утомительной, многолетней страды.

Но этого не должно было случиться за гребнем, ибо у тебя были сыновья, лица и глаза которых многие годы пробуждали в тебе надежду.

А может, с тобой случилось совсем другое, когда ты миновал этот земляной горб; может, за этим горбом ты был не один, и в ту же минуту, когда перебрался через него, перед тобой предстал высокий гибкий парень, которого — как говорили позже — в ту пору, когда ты подымался по склону, не было ни в деревне, ни дома, ни в карьере; может, он был за этим гребнем, и там поджидал тебя, и, когда ты дошел туда, многозначительно улыбнулся, и представился тебе, и сказал, что он сын того рослого мужика, который защищал лес, обреченный тобой на вырубку, того мужика, который убил бульдозериста, а потом ловко обманул погоню, прыгнув в пропасть; и, возможно, этот рослый парень, продолжая многозначительно улыбаться и приближаясь к тебе с широко раскинутыми руками, заставил тебя отступать к краю обрыва по узкому, осклизлому коридору, пробитому в камне.

И не исключено, хоть это и кажется невероятным, что ты, теснимый широкой грудью, сильными руками и ногами этого гибкого парня и вынужденный отступать к пропасти, послушно пятился; и может, ты даже считал, когда он, наседая, напоминал тебе о судьбе сосняка и смерти своего отца, что твоя покорность необходима и справедлива.

А может, ты пытался воспротивиться смерти, в объятья которой, напирая и улыбаясь, с издевкой толкал тебя этот гибкий парень; если так было, то ты, возможно, пытался кинуться на этого парня, но тебя, конечно, отбросило от его молодой и сильной груди и от его сильных рук и ног, и ты мог упасть на осклизлый камень, и покатиться кубарем на край пропасти, и соскользнуть вниз.

Этого никто не знает наверняка, поскольку стоявшие за деревенскими изгородями видели тебя лишь до того момента, когда ты миновал гребень холма, а те, что смотрели на отвесную гладкую стену пропасти, увидели тебя уже в воздухе, когда ты падал, похожий на большую птицу.