Танцующий ястреб

В этом районе дома еще сильней придавили землю. Смотришь на них и невольно думаешь, а выдержит ли земля такую тяжесть, не разверзнется ли? А что, если в один прекрасный день она треснет и поглотит все эти красавцы дома? И так отомстит городам, заключившим ее в каменную тюрьму.

Идти и ехать через этот район гораздо легче; здесь повсюду, не жалея и не щадя земли, пробили широкие улицы. Встречные машины разъезжаются тут без труда, и при этом для пешеходов остается достаточно места. А водителям разрешено «газануть», прибавить скорость.

К новейшему району примыкает городской парк, деревья в нем задымлены дыханием заводов; стоят эти заводы тут же за парком, занимая огромный кус земли.

В заводском районе — гул, треск, полыхают огни. Сюда доносится тонкий писк локомотива — поблизости вокзал.

Поезд тронулся. Замелькали домишки пригорода, потом и они остались позади, и внезапно выскочила земля — упругая, тугая, как резина, жаждущая высвободиться из-под каменного гнета.

Пять часов ехал я поездом и час автобусом. Дальше предстояла дорога через поля, за которыми раскинулась моя деревня.

Стояла осень, опустелые поля местами были черные, местами еще бледно-желтые, а кое-где блеклые.

Со стороны поля деревня казалась вымершей. Но я-то знал, что где-то там, в саду, за изгородью, в сарае или за углом дома, бодрствует старческий глаз с красным, как у кролика, ободком, бдительный глаз деревни; он видит меня, хотя я его не вижу, и пытается еще издали, по походке, отгадать, кто идет.

Я и без наглядных доказательств хорошо знал, что меня заметили из своего укрытия надежные стражи деревни, мудрые всевидящие старцы; старцы-люди, старцы-собаки и старцы-кошки.

И ясно мне было, что я уже не один, все больше глаз следит за мной, все кругом утыкано глазами — заборы, сады, углы домов, сараи.

За сухим, едва приметным и почти не нарушающим равнинное однообразие бугорком тянулась низкая болотистая луговина. Земля тут никогда не просыхала, полем служить не могла и навеки обречена была быть лугом. От этого тщательно выкошенного луга попахивало гнилью, как всегда в осеннюю пору.

Но весной и летом луг так и светится желтизной, весь он — как бы желтая, застывшая лава с бордовыми тенями; для родившихся в этой деревне луг — первое яркое воспоминание детства.

Такой вот застывшей, желтой лавой с бордовыми пятнами был этот луг, когда я, ребятенок, смотрел на него с того сухого бугорка. А мать невдалеке, согнувшись и повязавшись рядном, отсекала серпом верхушки стеблей молодой, не в меру разросшейся пшеницы. Кривым, острым железом, очень острым, благодаря мелким, злым зубчикам, мать укрощала охваченную безумием роста пшеницу, которая задумала погубить зерно в сочной зелени, в буйстве и великолепии красок.

Мать быстро взмахивала серпом, то и дело запихивая в рядно срезанные стебли. Казалось, она почти не выпрямляется, а голова ее словно повисла над хлебами.

Я — стареющий, лысый человек, с осторожностью переставляющий ноги, знаю теперь, сколь жестокой была та темно-зеленая, молодая пшеница. Она спешила преждевременно заколоситься, чтобы мать не успела обрезать стебли, а обрезать их надо было, чтоб не зачахли колосья. Если среди темно-зеленых узких листьев пшеницы преждевременно завяжутся колосья, стебель уже не подрежешь — поздно.

Шла борьба между растением и человеком. Кто победит? Пшеница или мать? Кто сдастся? Пшеница или мать? И у той и у другой — много помощников. На стороне пшеницы — фосфор, азот и другие силы, заставляющие ключом бить черную кровь наносной почвы. Помощники матери — крепкая спина, хороший, острый серп, ловкие руки и крестьянская кровь.

Чье терпенье возьмет верх? Терпенье пшеницы или терпенье человека? Терпенье и неуступчивость обоих, гнев и любовь обоих противостоят друг другу.

Теряет силы пшеница, теряет силы человек.

Ребенку тогда это было еще безразлично, лишь теперь глазами стареющего человека он видит все и мог бы поговорить об этом с матерью. Но как? Мать умерла, уже десять лет как ее нет в живых. Ребенок знал, что такое серп, что такое пшеница, знал, что серпом срезают верхушки пшеничных стеблей, но откуда ему было знать, что это необходимо? Он не замечал ни борьбы, ни великого сопротивления хлеба; не задумывался он и над тем, почему, если хочешь увидеть лоб или глаза матери, надо ползком протиснуться в тесное пространство между землей и материнским лицом; и почему так часто приходится заниматься этой трудной гимнастикой: пригнувшись к самой земле, задирать голову кверху, чтобы поглядеть на материнское лицо.

Медленно, с любопытством осматриваясь, ребенок сошел с бугорка и ступил на луг, босые ноги ощутили влажную, мягкую теплоту. Вблизи луг вовсе не казался желтой, застывшей лавой с бордовыми тенями; между желтыми и бордовыми цветами были довольно большие промежутки, в этих промежутках росла трава.