Танцующий ястреб

Грянула музыка, метнулась вдоль улицы и ударила в старые стены. А людей все прибывало. В окнах виднелись цельте семьи: старики, люди среднего возраста, дети — и постарше, и совсем малыши — на руках у взрослых. Больные с бледными, изможденными лицами, лишенные всяких развлечений, льнули к окнам, чтобы увидеть и услышать оркестр.

А оркестр все играл, вовлекая в свою игру старый город. Оркестр отнимал у людей их беззвучную музыку, присваивая ее себе, и люди незаметно подчинялись игре оркестра. А потом, когда трубы умолкли, они чувствовали себя увечными, будто их лишили чего-то что было у них раньше, до того, как заиграл духовой оркестр.

«Демонстрация», — подумал я, увидев толпы народа, устремившиеся к Рыночной площади. Я попытался пробиться к дому, двигаясь навстречу людскому потоку, но не тут-то было. Теснимый толпой, вместо того чтобы идти вперед, я отходил все дальше от дома, пятился под напором толпы, которая увлекала меня в противоположную сторону — к Рынку.

Тогда я решил идти вместе со всеми, а поближе к Рынку свернуть в боковую улицу, сделать небольшой крюк и, минуя демонстрацию, добраться до дома.

Сперва все шло как надо, но вот на улице, на которую я свернул, встречный людской поток снова преградил мне путь. И повторилось все сначала: я шел не вперед, а назад, удаляясь от своего дома и приближаясь к Рынку. Причем двигался я задом наперед.

Обернувшись к головной колонне демонстрантов, я увидел Рыночную площадь и ярко освещенную ратушу. На трибуне у ратуши стояли нарядные люди. Кругом реяли флаги, колыхались разноцветные воздушные шарики. Играло много оркестров. То по очереди, то все разом.

Нужно было найти какую-то лазейку; высмотрев ее, я ринулся туда, в надежде улизнуть с площади. Но не тут-то было: передо мной, как из-под земли, вырос милиционер и заявил, что проход на время демонстрации закрыт. «Я устал, — сказал я, — мне нехорошо, пропустите меня». Он задумался, а потом сказал: «Ничем не могу помочь».

Между тем на трибуне кто-то уже держал речь: выразительный, громкий голос оратора вырывался из репродукторов, развешенных на столбах и стенах.

Потом снова заиграл оркестр, толчея усилилась, милицейские цепи, не выдержав напора толпы, прорвались. Люди заспешили домой. Я тоже стал пробираться к себе. Постепенно толпа редела. Потный, усталый, я увидел наконец стены своего дома.

Надеюсь, сегодня такое со мной не случится, и я смогу без помех добраться домой. Войду и увижу жену, склонившуюся над большим листом ватмана. Что сказать ей? Да обычное: «А ты снова за работой…»

Потом пройду в свою комнату, разденусь и лягу. Хорошо бы уснуть, как-никак я устал. Но, возможно, раздастся стук в дверь. К жене пожалуют гости. Я, правда, к ним не выйду, жена скажет, что меня нет дома или что я плохо себя почувствовал и лег. Да что с того? Все равно голоса их не дадут мне уснуть. Сперва они заведут разговор о мостах. Я снова, в который-то раз, узнаю, что нам нужно еще много, много мостов и что у них — инженеров — работы выше головы.

Из соседней квартиры послышится возглас: «Да здравствует великое искусство!» — там живет молодой человек, который пишет рецензии и хлещет водку с мастеровыми. Потом раздастся звон разбитого об пол стекла. Может, попытаться уснуть, закрыв уши одеялом? А, да что толку, — не поможет.

Гости жены, поговорив о мостах, обрушатся на своего директора. Никакой он вовсе не специалист, неизвестно, где учился и где диплом получил, — сверху его «спустили», и все тут. Рвется руководить, а сам ничего не смыслит в делах предприятия, помощи никакой, только мешает. Уж лучше бы вообще ничего не делал, а то люди ломают себе голову, как обойти его дурацкие распоряжения.

Потом я услышу, что представители общественности пытались объяснить это высшему руководству, но безрезультатно. Вернее, с ними согласились, да только руками развели: куда, мол, мы его денем? Оставалась одна надежда — ждать, пока директор заболеет или помрет. Он уже стар, того и гляди богу душу отдаст.

А сосед мой тем временем начнет свой обычный монолог: «Честно говоря, я вас презираю, — закричит он на собутыльников-мастеровых, — но с кем прикажете пить?

С писателями, художниками и скульпторами — не могу, я бичую их во имя чистого, святого искусства!..

…мне от них и чашки чая не нужно, чтоб не быть им ничем обязанным!..

…такой уж я уродился; из любви к святому искусству согласен страдать от собственной беспощадности!..

…сегодня одного долбану, завтра другого, чтоб не повадно было так писать, рисовать, ваять!..

…когда-нибудь, может, и я что-нибудь создам, вот тогда они увидят, как надо творить…

…может, и я еще что-нибудь создам!..

…о боже, может, пробьет мой час, и я что-нибудь создам!..