Танцы на стёклах

— Мэл, какая богатая фантазия. Но ты рассуждаешь так, словно условно согласна на подобные варианты, — посылаю еще одну пленительную улыбку. И Мэл хмурится, фыркает, вздергивая носик, и снова обходит меня с самым решительным видом.

— Иди к черту, Саадат.

— Пошли со мной, Мэл, — говорю ей в спину.

Она поворачивается, сверкая глазами. Прекрасная в своем негодовании, с рассыпавшимися по плечам платиновыми волосами, горящими щеками и чувственными губками. Я невинно хлопаю ресницами.

— Без рук, Лана. Обещаю, — продолжаю врать с самым искренним выражением лица. Она пристально смотрит на меня, взвешивая про себя все за и против. Я знаю, что она не сможет отказаться. Мой источник снабдил меня точными сведениями относительно ее пристрастий, и весь этот день должен был выглядеть, как воплощённая мечта, да черт, и Париж тоже можно плюсовать в общую схему плана по укладыванию Мелании Йонсен под меня. Наверное, это выглядит бредово, а я просто еще один скучающий миллионер, который не знает, как развлечь себя, вот и придумывает различные цели, строит планы. Однако, я искренне наслаждаюсь процессом охоты.

— Одна попытка, слово или взгляд, и я вызываю такси. Ясно?

Мы едем в такси представительского класса, сидя друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Я посмеиваюсь над ее запоздалой скромностью. Чтобы она не говорила, я буду сегодня делать с ней все, что захочу, и она сама будет просить меня не останавливаться.

К Монмартру мы подъезжаем уже в сумерках. Хорошо, что я дважды был здесь и расположение основных приторно-романтичных мест, в которые собираюсь отвести Мэл, смогу найти без карты. К слову, Монмартр — одна из главных достопримечательностей Парижа, представляющая собой холм, высотою больше ста метров, который венчает величественный собор Сакре-Кер, к которому ведут 237 ступеней. Это культовое, колоритное место со своей неповторимой энергетикой и атмосферой. Он сохранил в себе образ типичного европейского квартала с извилистыми улочками, в которых так и хочется затеряться, многочисленными уютными кафешками, стены которых исписаны посланиями клиентов и хозяев заведений, оставленных много лет назад, уличными выставками и музеями. Монмартр пленяет особенной архитектурой, так не похожей на каменные джунгли Нью-Йорка, и вычурность и помпезность Анмара. Здесь все дышит вдохновением, которое толкало известных художников на их талантливые работы. Честно говоря, в таком месте даже я чувствую себя иначе. Хочется быть лучше, что ли. Совершить что-нибудь безумное, дать обещание, которое никогда не исполню. Влюбиться на один день в красивую девушку с самыми голубыми в мире глазами.

Я держу ее руку, увлекая по узким улочкам в сторону первой остановки.

Мэл в восторге замирает, когда мы выходим прямо к сорокаметровой Стене Любви. Признания на триста одиннадцати языках. О, да, крошка, я знаю, ты поражена.

— Сэлфи, Лана? — спрашиваю я, доставая айфон. Потеряв дар речи, она может только кивать. Я обнимаю ее за талию, привлекая к себе. Мне это не нужно, но девочки любят все эти моменты с няшными обнимашками в мега-романтичных местах. Сопли и слюни. Делаю улыбочку и щелкаю наши лица на фоне Стены Любви. Показываю Мэл, что получилось, и та радостно хлопает в ладоши, словно я только что ей колье из черных бриллиантов подарил.

— Скинь мне, скинь мне, — подпрыгивая, просит она. Мдаа. Надо было начинать фотографировать ее раньше. Я передаю фото на ее мобильный, и она вскидывает голову, хмуря брови и сверля меня подозрительным взглядом.

— Откуда ты знаешь мой номер? — требовательно спрашивает она.

— Крошка, у меня в телефоне полная база сотрудников. Это элементарно. Я не составлял на тебя досье.

— Хорошо… — выдыхает с облегчением Мэл, умиленно глядя на нашу фотографию. Я иронично вскидываю бровь, и, заметив мой скептический взгляд, она напускает на себя важный независимый вид.

— Здесь есть признание на твоем языке? — спрашивает Мэл, поворачиваясь лицом к стене, я с улыбкой смотрю на ее профиль. Она невероятно хорошенькая. Мне все в ней кажется правильным, гармоничным, пленительным.

— На арабском и хинди. Турецкий тоже распространён в моей стране. Дед был турком. В Анмаре есть и свое наречие, но оно происходит из смеси многих языков. На арабском признание в любви звучит, как Ana bahebak, — отвечаю я, продолжая улыбаться, как полный идиот.

— Ama bahebak… — повторяет задумчиво Мэл, зачарованно разглядывая надписи.

— Ana bahebak, — поправил я.

— Ana bahebak… — автоматически повторяет она, не понимая, что делает со мной своими словами. В отличии от нее я слышу звучание своего языка иначе. Последняя, кто говорил мне эти слова, была моя мать, которая учила меня сразу двум языкам — английскому и арабскому.

— Ты только что сказала, что любишь меня, meligim, — чувственным приглушенным голосом произношу я. Мэлл отрывается от созерцания Стены Любви и смотрит на меня долгим взглядом. Она не злится, не возмущается. Не пытается отрицать и опровергать мои слова. Не спорит, не дерется. А просто отворачивается и продолжает смотреть на надписи с признаниями.