Танцы по-нестинарски

– Послезавтра у Ольги выпускной вечер, – сказала за ужином Тамара. – Представляешь?

– С трудом, – хмыкнул Лахтин и посмотрел на дочь. – Мы слишком молоды, чтобы в ближайшие два-три года стать бабушкой и дедушкой.

– Не надо было жениться на первом курсе, – заявила Ольга. – Сами виноваты. Если ваша ветреность передалась мне с генами – пеняйте на себя.

Лахтин невольно улыбнулся.

После его возвращения из Гончаровки жизнь в их семье надолго или нет, но изменилась. Уже многие годы каждый из них жил как бы сам по себе, а тут вдруг будто проснулись, устыдились своей отчуждённости и стали стараться замечать друг друга. Конечно, у Тамары с Ольгой и раньше было больше общего. А вот его, как и многих, повлекла некая центробежная сила и при внешней незыблемости семьи увела совсем на другую орбиту... Вторую неделю Лахтин не мог встретиться с Лялей и с удивлением заметил: последнее время его стали слушать и жена и дочка.

– Ты, наверное, понимаешь, что в связи со смертью бабушки мы не будем громко отмечать твой аттестат, – сказала Тамара.

– А я, получается, бессердечная дурочка и требую банкета? Так, по-твоему?

– Извини, доченька, – Тамара продолжала поражать Лахтина своей необычайной кротостью. – Ты ничего не требуешь, но мы с отцом хотим, чтобы ты не дулась и не считала себя обиженной.

– Ну что ты, мама, – Ольга, по-видимому, тоже удивилась дипломатическому демаршу матери. – Мы с ребятами договорились посидеть у Славки Яковлева...

Лахтин про себя отметил, как часто они стали опаздывать в отношениях с дочерью: попросишь, а она, оказывается, уже сделала это; посоветуешь хмыкнет насмешливо, поздно, мол, или пожмёт плечами: «Это и ежу понятно...»

– Так мне звонить Виктору Федосеевичу? – спросил Лахтин одновременно у жены и дочери, возвращаясь к первоначальному разговору. Виктором Федосеевичем звали декана физтеха, с которым Лахтин подружился, ещё когда работал над кандидатской. О поступлении Ольги толковали уже не менее года, и Лахтин свыкся с мыслью, что этот вопрос придётся решать ему.

– Знаешь что, отец, – сказала вдруг Тамара, – оставь ты эти мысли. У тебя и так, как я понимаю, забот хватает.

– К чему ты ведёшь? – удивился Лахтин.

– Поступление Ольги я беру на себя, – заявила Тамара. И столько в её голосе было уверенности, даже убеждённости.

«Я, пожалуй, недооцениваю Тамару, – подумал он, глядя на жену, которая в это время разливала чай. – Бог мой, знал бы Гарик-идеалист, что из продавщицы, из гадкого-утёнка, вырос лебедь от торговли – директор крупнейшего универмага. Можно сколько угодно изгаляться по поводу вещизма, но когда моралисту понадобится „настоящая вещь“, он всё равно придёт или к моей жене – с просьбой, записочкой, по звонку, или вынужден будет искать спекулянта...»

Лахтин в кои-то веки вспомнил, как года два назад он с женой выбрался в театр. На сцене было нечто заграничное, то ли притча, то ли сказка, кажется, «Продавец дождя». Они ожидали в фойе звонка, пили коктейль, и тут он, раскланявшись с какой-то полузнакомой парой, услышал их перешёптывание за соседним столиком: «Какой ещё Лахтин?» – «Да муж Тамары Михайловны! Той самой... Из универмага!» Его покоробило тогда: он, учёный, чьи статьи уже были переведены на четыре иностранных языка, вдруг оказался в качестве бесплатного приложения к торговой гранд-даме.

«И всё же, всё же, – подумал Лахтин, допивая терпкий чай, – даже этот чай относится к пресловутому дефициту, и не мне, прирождённому потребителю, сокрушаться о падении нравов». Как бы вклиниваясь в его раздумья, Тамара сказала:

– Кажется мне, что вы пообносились, ребятушки. Я вам кое-что принесла.

Она вышла в соседнюю комнату и через минуту вернулась с двумя одинаковыми целлофановыми пакетами.

– Ой, мамочка, любимая! – завопила Ольга, бросаясь на свой пакет, будто котёнок на клубок ниток или мячик. – Вельветки! Итальянские!

– Покорён... – веско сказал Лахтин, целуя жену в щёку. – Ты начинаешь нас баловать. Заметь: это приятно.