Танцы с королями. Дилогия

Многие придворные просто отказывались понимать, как она, вращаясь с утра до ночи в обществе блестящих, видных кавалеров, к тому же совершенно очарованных ею, могла сохранить верность некрасивому, толстому и мешковатому королю, не блиставшему особым изяществом манер. Его внешность доставила ей горькое разочарование еще в то время, когда она впервые встретила его во Франции перед свадьбой. Он был настолько робок, что весь сжался в комок и с трудом выдержал ее первый поцелуй. И все-таки душа Марии-Антуанетты не осталась безучастной. Людовик затронул в ней прежде всего струну жалости. Поскольку почти во всем они являлись полными противоположностями (Мария-Антуанетта была настолько же быстрой и сообразительной, насколько Людовик был тугодумом и медлительным), то потребовалось долгое время, прежде чем она разглядела в нем и научилась ценить такие достоинства, как дружелюбие, добросердечность и неизменная предупредительность. Она с огромным сожалением вспоминала, как в свое время часто не могла сдержать бурного недовольства, встречая его, потного и грязного, после работы в кузнице или на стройке. Тон ее нотаций граничил с грубостью и больно ранил застенчивого короля, который всегда спешил принять ванну и переодеться, прежде чем попасться ей на глаза. Роль доминирующего партнера ее не устраивала. Марии-Антуанетте хотелось иметь мужа, равного ей во всех отношениях, но поскольку она уже была связана брачными узами с Людовиком и свято верила в нерушимость брачной клятвы, ему суждено было остаться единственным мужчиной в ее жизни.

Нельзя сказать, чтобы ее не влекло к другим. Иногда она допускала легкий флирт с поцелуями в укромных местах, но сила воли ее была такова, что она никогда не теряла самообладания и не переходила рамки невинного увлечения. Воспитание, полученное Марией-Антуанеттой при строгом дворе с пуританскими нравами, спасало ее от рокового шага. Существовал лишь один мужчина, к которому она питала искреннюю любовь. Это был граф Аксель фон Ферзен, красивый молодой швед. Ей было всего лишь восемнадцать лет, как и ему, когда за четыре года до описываемых событий они танцевали вместе на бале-маскараде в Париже. Хотя им приходилось несколько раз встречаться прежде в Версале, они притворялись незнакомыми, что придавало их теперешней встрече флер романтичности. После этого всякий раз, когда граф появлялся при дворе в перерывах между своими путешествиями (причем это было уже после того, как дофина стала королевой), у нее земля уходила из-под ног. Она начинала дрожать, и глаза ее заволакивала туманная пелена. Удаленность от светской жизни во время беременности дала ей возможность перевести дух и как-то осмыслить своим прошлые поступки.

18 декабря 1778 года Жасмин услышала радостный звон колоколов королевской часовни, который возвещал, что у королевы начались роды. Она помолилась за здоровье Марии-Антуанетты и за то, чтобы королева благополучно разрешилась. Между тем в Версале схватки у Марии-Антуанетты еще не давали о себе знать по-настоящему. Она лишь ощущала легкие толчки в животе, лежа в государственных спальных покоях, официальных апартаментов королевы. Окна там были закрыты и щели законопачены за несколько дней до родов, чтобы королева и будущий отпрыск не простудились от сквозняков.

В этих стенах должен был родиться уже шестнадцатый королевский ребенок. Оформление выбирала она, долго и тщательно продумывая все его детали. Стены были отделаны прекрасным лионским шелком с цветочными узорами: алые розы на кремовом фоне. Столбы балдахина были украшены замечательной резьбой — птицы среди цветов и искусно вырезанных веток с листьям. Все это было покрыто позолотой и увенчано огромными белыми страусовыми перьями. В изголовье ложа, разумеется, тоже позолоченном, висел гобелен, где в центре были вышиты красивыми голубыми буквами с завитушками ее инициалы «М А», окруженные узором из цветов и страусовых перьев.

Вокруг кровати стояли ширмы, которые Людовик сам крепко связывал веревками. Между ширмами и кроватью оставалось пространство достаточное для присутствия нескольких человек. Сейчас королева смотрела на своего супруга взглядом, полным благодарности. Это было нововведением, которое не все одобряли, полагая, что роды королевы должны быть доступны всеобщему обозрению, но Людовик-то прекрасно знал о ее стыдливости. Даже ванну она принимала под полотняным навесом, а затем ей протягивали в узкую щель огромное полотенце, завернувшись в которое, она выходила. Королева не желала, чтобы ее видели обнаженной даже женщины — фрейлины или горничные. Людовик старался на совесть: его мощные, развитые от каждодневной работы в кузнице мускулы вздувались буграми под рукавами атласного камзола. Кровать окутал было полумрак, потому что ширмы закрыли доступ и без того слабому зимнему свету, струившемуся из запотевших окон, но почти сразу же Людовик зажег все свечи в двух хрустальных канделябрах; на случай, если этого будет недостаточно, на комоде стояло еще несколько.