Танжер

– Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду ждать тебя на остановке.

– А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?

– Давай встретимся и там решим.

Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру, и оказалось, что она худенькая и очень стройная.

– Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.

– Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.

– Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.

– Ладно, Ксень, надо подождать.

– Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, – она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. – А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.

Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.

– А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?

Я засмеялся.

– Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?

– Не зна-аю.

Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.

– Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?

– Думаю, что уже можно.

– Почему?

– Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?

– Думаю, да.

– Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.

– Думаешь?

– Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.

– Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.

– Не дай бог.

– Не дай.

Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.

Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.

– Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.

– Да?

– Ладно, если б были французские, а то ведь американские.

– А сколько они тебя платят?

– Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?

– Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.

– Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.

– А я только его и беру, Ксения.

– Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!

– Кто?

– Девочка, маленькая, как наш Женька.

– Где ты их видишь всех?

– Да вон же.

– А, там. А где Женька?

– С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?

– Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.

– А она тебя любила?

– Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.

– Прости.

– Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время – лучший доктор, говорят.

– Хорошо, что у вас детей не было.

– Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.

– Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?

– Точно, Ксения, э-эх…

– И не говори, Анвар.

Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.

– Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.

– В «МК» смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных для купания.

– Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?

– Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого больше любишь, папу или маму?

– Да? А у меня нет. У меня же папы не было.

Я закурил.

– Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда куришь.

– А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.

– А можно я у тебя закурю сигаретку?

– Ты чего, Ксения?

– Захотелось.

Я щелкнул зажигалкой.

– Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?

– Га-аси, Ксения.

– А я ведь раньше толстая была.

– Я помню, когда вы с Гарником познакомились.

– Что, очень толстая?

– Ну не так, чтобы очень, сейчас ты другая.

– А меня парень бросил, он оказался «голубой», я была в депрессии. А потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.