“ТАРАС БУЛЬБА” – НАКОНЕЦ ПО-ПОЛЬСКИ

Тем не менее повесть “Тарас Бульба” во времена Апухтина*, должно быть, входила в списки если не обязательного, то рекомендованного чтения в польских гимназиях. Иначе трудно понять реакцию польской молодежи на торжества в годовщины рождения или смерти писателя. Уже в 1899 г. эти торжества натолкнулись на протест польских учащихся. Спустя три года варшавская пресса сообщала, что по случаю 50 летия со дня смерти Гоголя 4 марта в Варшаве, как и повсюду в России, “во всех казенных школах учащихся освободили от занятий”. В некоторых гимназиях, как мужских, так и женских, были проведены беседы о жизни и творчестве автора “Тараса Бульбы”, состоялось также торжественное заседание в университете. А вечером русская любительская труппа сыграла “Ревизора”. Подцензурные газеты, естественно, не осмелились по этому случаю сообщить, что варшавская цензура строго-настрого запрещала играть пьесу Гоголя на польском языке, опасаясь, что она скомпрометирует в глазах здешних зрителей царскую администрацию. Только революция привела к тому, что в декабре 1905 г. этот запрет отменили.

На страницы подцензурной печати не могли попасть и сообщения о протестах учащихся польских средних школ, нелегальные организации которых решительно противились проведению торжеств в честь Гоголя, предписанных школьной инспекцией. “Ну и ну! Талант у Хохоля [пренебрежительная попытка передать украинское произношение фамилии. – Пер.] великий, но он понаписал столько мерзостей о поляках. И вот теперь нам, полякам, велят пристойным образом официально поклоняться ему”, – вспоминает Петр Хойновский в автобиографическом романе “Глазами молодых” (1933). На несколько иные причины бойкота указывал по свежим следам событий Северин Сариуш Залеский, который заметил, что имя “Хохоля” пробуждает у нас в основном горькие чувства, ибо в его юношеской повести “Тарас Бульба” “поляки – это сплошные Заглобы”. Молодежь в Царстве Польском протестовала не против автора повести как такового, она отстаивала принцип равноправия, писал Залеский: “Дайте нам поклониться нашему Мицкевичу, тогда мы поклонимся и вашему Хохолю!…” Протест приобретал различные формы. В Варшаве старались отвлечь учеников средних школ от участия в торжествах, посвященных памяти Гоголя, а Петр Хойновский заставляет юных героев своего романа принимать в них преувеличенное участие. В Сандомире во время торжественного заседания школьники рвали портреты писателя, розданные им учителями. В Ломже ученики расценили юбилей как “одно из проявлений политики русификации”.

Роман Яблоновский, впоследствии видный коммунист, вспоминает, что подобного рода празднества, вместо того чтобы пробуждать у молодых людей интерес к русской литературе, приводили к прямо противоположному результату – отталкивали от нее. И если празднование столетия со дня рождения Пушкина (1899) не сопровождалось никакими инцидентами, то гоголевский юбилей, как свидетельствует Яблоновский, “польские старшеклассники откровенно бойкотировали”. Эту дату отмечали так пышно, что голоса протеста раздались даже из русских консервативных кругов.

С еще большим размахом отмечали в 1909 г. столетие со дня рождения Гоголя; в юбилейных публикациях на первый план наряду с “Мертвыми душами” и “Ревизором” выдвигался и “Тарас Бульба”. На этот раз празднества (вечера, спектакли, торжественные заседания) не вызвали у польских школьников никаких особо серьезных протестов.

В межвоенной Польше цензура не разрешила выпустить новый перевод “Тараса Бульбы”. Мы узнаём об этом из заметки в “Иллюстрованом курьере цодзенном”, который 10 ноября 1936 г. сообщил, что тираж повести был конфискован еще до того, как появился в книжных магазинах. “Причиной конфискации, по-видимому, стало – во всяком случае, могло стать – оскорбление чести и достоинства польской нации и отсутствие исторического правдоподобия”. Критически отнесся к этому решению Антони Слонимский в своих “Еженедельных хрониках”, печатавшихся в еженедельнике “Вядомости литерацке”: “Нерастраченные силы цензуры выстрелили в совершенно неожиданном направлении. Конфисковали польский перевод “Тараса Бульбы” Гоголя (…). Нельзя ставить русские пьесы и исполнять музыку русских композиторов”. Впрочем, Александр Брюкнер* еще в 1922 году писал об этой книге, что она “до сих пор пользуется самой незаслуженной славой”. И продолжал: “…фарс, выдуманный пошлейшим образом, да и невероятный, ибо рассказывает о любви хама-козака и польской шляхтянки, которая и не подумала бы взглянуть на хама, об измене отчизне и о казни, которую вершит отец, своими руками убивая сына-изменника”.