Тариф на любовь

Ваня уже понял, что Насти нет дома. Не было смысла объясняться с потревоженной подругой.

— Ладно, — сдался он, — не надо открывать. Я ухожу.

Ася обошла третий дом и повернула назад. Свежий ночной воздух и быстрая ходьба немного успокоили ее. Она выплеснула избыток адреналина в стремительном шаге и теперь возвращалась, устало замедляя движение. Идти было некуда. То, что она не вернется на новоселье, было ясно как день. Но и домой нельзя — там Катя не одна, и Ася клятвенно заверяла, что до полуночи ее не будет. Девушка горько хмыкнула: в собственную квартиру нет хода. Дожила! Впрочем, домой идти не хотелось, теплая ночь будто спасала от невеселых дум, рассеивала в темноте чувство утраты и бессмысленность будущего. Ася вспомнила, что позади дома, на стройке, видела сложенные блоки. Там можно посидеть в тишине и подумать. В ответ ноги словно налились свинцом. Опустив голову, ссутулив плечи, Ася побрела к намеченной цели.

Думать не пришлось. События вечера навалились на нее такой тяжестью, что не было места мыслям. Сидя на огромных блоках, Ася мерно покачивалась, вбирая в себя холодную мудрость звезд. Неожиданно Ася почувствовала ту ауру вокруг себя, о которой так часто рассказывают модные нынче астрологи. Она физически ощущала невидимую оболочку, которая неотвратимо сужалась вокруг нее, словно липкая паутина, забирала энергию жизни. Любопытство и страх обуяли девушку, вот только не хватало сил вырваться из этого плена и вдохнуть полной грудью. Она настолько погрузилась в себя, что не заметила, когда рядом сел Иван. Не сознавая присутствия другого человека, Ася равнодушно посмотрела на него и снова отвернулась, продолжая покачиваться в такт музыке звезд.

— Я… — Ваня кашлянул, прочищая горло, и начал снова: — Я искал тебя.

Она молчала, словно не слышала его.

— Поднимался к тебе домой. У тебя гости.

Ответ тот же.

Ваня потер лоб, сознавая тщетность своих попыток. Еще минуту назад он был уверен, что сумеет успокоить девушку, разделив с ней боль и обиду. Он готовился вытерпеть ее слезы и заботливо утирать заплаканное лицо. Но то, что он увидел, застало врасплох. Настя опять поразила его тихой отрешенностью, и он не знал, как вывести ее из этого состояния.

В свое время ему помогла Ната. Уже тогда знаток мужской психологии, она насела на Ивана с расспросами; то уговаривала, то угрожала, то профессионально обласкивала, то кричала, что он не мужик, пока в злости Иван не бросил ее на кровать и, в сущности, изнасиловал, мстя за назойливость. Но тогда же ему стало легче, и в конце концов он все рассказал подруге в подробностях, уткнувшись лбом в ее волосы, чтобы она не видела его слез.

При мысли, что он мог так же утешить Настю, живот свело судорогой. Он мог бы. Он знал о любви почти все.

Знал такое, что многим и не снилось. Он мог заставить женщину забыться, окунуть ее в радость чувственности, наполнить новым смыслом жизни. Ни одна женщина не уходила от него неудовлетворенной, даже те, о которых ходили слухи, что они фригидные. В конце концов, Иван начал сомневаться в существовании такого понятия и склонен был забыть о мужской солидарности, сетуя на половой эгоизм собратьев.

И все было бы хорошо, если б не появилась она. И фригидность тут ни при чем. Иван быстро сломил ее природную застенчивость и сдержанность. Ему даже понравилось ее поведение — приятное разнообразие в море сексуальных тигриц. И скоро она заметалась в его объятиях, как птица в силках, в стремлении к развязке. Он не давал ей покоя всю ночь и смеялся, когда она удивленно охала при очередном наступлении… Утром он предъявил ей счет, уверенный и даже гордый тем, что отработал каждую копеечку. Вот когда она стала неприступной и холодной. Она оставила ему маленькие сережки, но так и не вернулась за ними. Неожиданная, очень странная расплата вдруг показала ему в полной мере женское унижение и его собственное ничтожество. Наконец он осознал, как глубоко пал, продавая себя, свое тело; наплевал на свое достоинство и потянул в эту дыру тех, в ком еще теплилась надежда на честные душевные взаимоотношения между людьми.

Ваня не помнил ее лица, не обратил внимания на внешность, но эта девушка стала последней в череде его постельного хобби. Она вселила и укоренила в нем стыд, разбудила и иссушила совесть, и, глядя на серьги, он испытывал к себе отвращение и презрение.

Позже Иван выяснил, что должен был обиходить другую гостью на вечере, а об этой женщине практически никто ничего не знал. Сам он сгорал от стыда при мысли, что когда-нибудь посмотрит ей в глаза еще раз. Но серьги хранил и питал слабую надежду вернуть их владелице и откровенно объясниться. Это и стало причиной его теперешней почти монашеской жизни.

Анастасия походила на ту незнакомку. Ни слез, ни жалоб, лишь отчужденная замкнутость, в которой нет места ни ему, ни его утешениям. Постепенно в нем прояснялась мысль, что его вожделение к Насте идет не на обычном для мужчин уровне — все начинается выше, объединяет сознание, душу, сердце и плоть в единую гармонию любви.