Тариф на любовь

Ваня улыбнулся в полотенце. Боевитость Насти подняла его настроение. Она напомнила ему мать, когда та распекала хлебнувшего лишку отца. Это тоже было частью уюта и заботы.

— Спасибо. — Он протянул влажное полотенце.

— Руки пореже распускал бы, — проворчала она себе под нос, — тогда бы и благодарить не надо было.

Ася выдвинула ящик в тумбе под трюмо, и на Ивана пахнуло невообразимым букетом косметических ароматов.

— И ты всем этим пользуешься? — недоверчиво спросил он, рассматривая множество бутылочек и баночек с красочными наклейками.

Ася одарила его уничтожающим взглядом:

— Следующим будет вопрос о возрасте?

— Ой, ну что ты, Настенька! — тихо рассмеялся Иван. — Кстати, сколько тебе лет?

Злость мгновенно испарилась. Ася прервала поиски, опустила голову, отчаянно борясь со смехом. Выразительно кашлянув, она продолжала что-то искать. Наконец закрыла тумбу и встала.

— Это тетрациклиновая мазь, — сказала она, протягивая маленький тюбик. — Смажь ссадины, а я поставлю чай. Кормить не буду.

— Может, ты смажешь, Настя? — осторожно попросил Иван.

Ему нестерпимо хотелось приблизить Настю к себе и насладиться ее заботой и вниманием. — Я не знаю, сколько нужно, и рука занемела от боли.

Ася завороженно смотрела на движение его губ и вспоминала, какие они бывают — то нежно-мягкие, то требовательно-жесткие и каждый раз необычайно чувственные. У нее закололо в подушечках пальцев от желания прикоснуться к его губам, обвести классически изогнутый контур и отвести руку, чтобы то же проделать своими губами, потом языком, потом…

Ваня наблюдал за Настей. По тому, как постепенно темнела зелень ее глаз, превращаясь в непроходимые чащи, как порозовели ее скулы, напоминая первые робкие лучи утренней зари, как наполнялись припухшие губы соком желания, — по множеству явных и скрытых признаков Ваня читал ее мысли и не мог совладать с собственным желанием. Он приоткрыл губы — хотел что-то сказать или позвать. Их взгляды встретились, биотоки забились в унисон, дыхание прервалось…

Наступила тишина безвременья. Мир замер в ожидании взрыва, трепетно гадая, будет ли это благословение Божие или Господня кара.

Скорее последнее, осадила себя Ася. Она резко мотнула головой, сбрасывая наваждение.

— Сам… — Голос осекся, и это разозлило ее вконец. Она в сердцах швырнула тюбик на трюмо и закричала: — Сам дрался — сам и раны залечивай!

— Ладно. — Иван пожал плечами и снова окликнул уходящую девушку: — Ася. — Она остановилась в дверях, боясь поднять глаза. — Можно я посмотрю в твое зеркало?

Нет, ему точно отбили мозги. Или какую-то одну, но очень важную часть.

— Нельзя! — рявкнула она и поспешила скрыться на кухне, чтобы он не заметил ее глупейшей улыбки. Впрочем, она сама под стать Ивану. Шестилетняя Катя и то не сморозила бы такую чушь. И совершенно она не под стать этому… жиголо, попыталась осадить себя Ася. Нет, жиголо — платные танцоры, а эти как называются? А! Какая разница, все равно слово неприличное.

Ася поймала себя на мысли, что с беззаботным легкомыслием думает о том, что в течение пяти лет было для нее пределом гневного возмущения и укоренившегося стыда. Мало того, ей очень нравилось кричать на Ваню, злиться. Она забывала о сдержанности и минимальной этике. И еще ей нравилась его реакция — этакий робкий теленок, пойманный за провинности. Со всем соглашается, сам боится слово поперек молвить.

Но больше всего страшило собственное состояние. Ася окончательно заплутала в своих ощущениях. Ей одновременно хотелось и смеяться, и рыдать; нагрубить, обидеть и слезно пожаловаться; оттолкнуть, ударить и прижаться каждой клеточкой, влиться в него душой.

«Господи! — вздохнула Ася. — Совсем спятила на нервной почве. Все-таки два мужика за один вечер — это слишком. Надо же, судьба! Два мужа донны Флор, вернее донны Елены, и оба бывшие любовники донны Аси». Мелькнувшее воспоминание о Юлике не затронуло ни единой струны, словно речь шла о незнакомце, что приятно и не без тени торжества удивило Асю.

Непонятно было другое: сколько можно мазать одну ладонь? За это время можно обмазать всю квартиру тонким слоем. Вооружившись новым запалом воинственности, Ася вышла из кухни.

Ваня смотрел в окно на уныло-оптимистичный пейзаж времен развитого социализма. Геометрическим рисунком торчали пеньки свай, а вокруг в сложной композиции неореализма перемежались стройматериалы со строймусором. В неожиданных местах сей классической живописи, словно собрание циклопов, антрацитово сверкали лужи, упорно не желавшие высыхать при жаре в тридцать пять по Цельсию и без месячного выпадения осадков.

Но не это беспокоило Ваню. Эротические видения заполнили его эстетическое восприятие. Он был ошеломлен и до неприличия счастлив. Безудержная радость сгустилась в нем так, что хоть пригоршнями черпай. Теперь он точно знал, чем закончилось свидание Насти с Юликом. Не может женщина, какой бы гениальной актрисой она ни была, после любовных утех бросаться, словно мегера. Настя злилась. Не просто злилась, а была взбешена. Но это лучше, чем полная апатия. Проявление эмоций — хороший признак выздоровления.