Тариф на любовь

Ладони все сильнее отталкивали его, ноги пятились назад, увлекая за собой тело. Делать нечего. Иван ослабил объятия, но не смирился с тем, что его отвергают.

— Почему, Настя?

Она прислонилась к стене, плотно прижала к ней ладони, чтобы удержаться на ослабевших ногах, и отвернулась. Что он мог наговорить?

— Что он тебе сказал? — выпытывал Иван.

— Ничего интересного.

— И все же?

— Это касается только меня.

— И меня. Я вправе знать, что он тебе наболтал. Настенька, пожалуйста, это важно. Важно для нас двоих.

Ну почему он так действует на нее? Почему ей хочется накричать на Ваню, побить его, обидеть? Почему с ним она забывает о воспитании и наверх всплывают первобытные инстинкты?

Думать об этом было поздно. Дремавшие стихии были потревожены, и Ася чувствовала себя слишком слабой, чтобы удерживать их.

— Хорошо. Я скажу. Он называл меня сукой, испорченной шлюхой, — теперь она смотрела прямо на Ивана, и глаза ее были полны ненависти, — мелочной тварью, которая будет ползать у его ног, потаскухой из свинарника…

— Замолчи!

— Почему же? Ты хотел слышать. Тебе это важно.

— Замолчи, — уже тише попросил Иван. Он двумя руками, как шлемом, окружил голову Насти, запустив пальцы в ее спутанные волосы, и прижал к своему плечу. — Ты отлично знаешь, что не это я хотел услышать. Может, ты решила разозлить меня? Хочешь, чтобы я догнал этого ублюдка и выбил из него мозги или что-то другое, чтобы он не смог причинить вред пи одной женщине?

— Отпусти меня.

— Почему, Настя? Почему? — Он поднял ее голову так, чтобы она смотрела ему в глаза. В них уже не было ненависти, только боль и горечь, но и Ивана терзала та же боль. — Я недостоин тебя, Настя? Я слишком грязный для тебя? Почему я не должен прикасаться, если меня тянет к тебе, как к солнцу? Чем я заслужил твою брезгливость? Я не прокаженный, не заразный, не слабоумный, не урод, в конце концов. Почему же ты отворачиваешься от меня, как от чумного? Что плохого в том, что я прикоснусь к тебе, обниму, успокою, утешу? Почему ты не видишь во мне нормального мужчину, которому не чужды проявления элементарной человечности?

Он замолчал, пристально вглядываясь в потемневшую зелень Настиных глаз. Что скрывается за этим лиственным покровом? Какие мысли и чувства таятся в этой головке? О чем кричит душа и молчат уста?

Ася не выдержала его пронзительного взгляда. Она слегка повернула голову, то ли ласкаясь о его ладонь, то ли отворачиваясь от его глаз.

— Настя, — с тихой мольбой позвал Иван. — Ты нравишься мне, очень нравишься. Я понимаю, что говорю не ко времени и не к месту. Тебе тяжело. Трудно обрести веру, когда ее предали, я понимаю. Но вдвоем легче переносить горести. Не отталкивай меня, я хочу помочь. И не хочу терять тебя. Я подожду, пока ты освободишься от него, пока боль не отпустит твое сердце. И тогда… Тогда я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Я надеюсь на это. Пришла сама, по своей воле. Не пугливым жаворонком, но свободной, решительной, какой я тебя видел раньше, какой ты была всегда. А до тех пор не отталкивай меня, не противься моей помощи. Только знай одно, Настасья: тебе не надо быть со мной неприкасаемой. — Его голос сел до глухого шепота и теперь напоминал о морском прибое в ночи. — Да, мне хочется обнимать тебя, целовать… ласкать. Хочется ощущать твои руки и губы. Но никогда я не потребую больше, чем ты захочешь мне дать, и отдам все, что захочешь ты. И никогда не отпущу. Мы должны быть вместе, понимаешь ли ты это сейчас или нет? Вместе.

Она молчала. Ее горячее дыхание опаляло запястье мускулистой руки Ивана, щека прижималась к его ладони. Но она упорно молчала. Иван отчаялся услышать что-либо. Ему хотелось поцелуями смыть безразличие с ее лица, вернуть жизнь ее глазам, но он отважился лишь большим пальцем погладить ее щеку, перед тем как убрать руки.

— Отдыхай, Настенька. Никто не потревожит тебя до самого отчета и позже, обещаю. А я буду тебя ждать. Сколько скажешь.

Еще несколько секунд он смотрел на безмолвствующую Настю. Затем вышел, тихо прикрыв за собой дверь, и лишь там позволил себе глубоко вздохнуть.

Вот так. И свидания не назначил, и ни на шаг не продвинулся вперед, и впереди все та же постылая неопределенность.

Ася с трудом оторвала ладони от стены. Доплелась до ванны. Душ очистил ее кожу — и только. Бросила подушку на тахту, свернулась калачиком и позволила слезам очистить душу.

Юлиан не столько напугал ее, сколько разозлил, хотя были моменты, когда она теряла веру в себя. И тем не менее Иван явился вовремя. Снова он. Как ангел-хранитель. Кажется, у них обоих это входит в привычку — Асю впутывают в историю, а он ее спасает. И хотя во время борьбы с Юлианом она стучала в стену в надежде привлечь внимание соседей, но в глубине души надеялась на Ваню, поэтому не удивилась его вторжению.

Удивило другое. Она нравилась ему. Что бы это значило? Что после любовных кувырканий она воспользуется льготами? Или нравится настолько, что он готов даром переспать с ней? Она не так наивна, чтобы не понять его, вот только не была оговорена плата.