Тарикат (СИ)

Но я уже почти ничего не вижу. От слабости мое тело клонится на сторону, в глазах прыгают какие-то светящиеся точки. Потом я вовсе перестаю что-либо понимать, и в самый последний момент, окончательно теряя сознание, чувствую прикосновение влажного носа к щеке и запах дикого зверя. Только откуда-то, словно издалека, звучит тихий знакомый голос. Существует ли он на самом деле или является лишь последней фантазией умирающего мозга — не знаю. Но он говорит: «Тебе дадут проводника, чтобы войти в Ирам зат аль-имад. Он покажет путь».

Я слышу издалека знакомый голос: «Ирам существует. О нем написано в Куране. И ты тот человек, который найдет его». А потом чувствую прикосновение влажного носа к своей щеке и открываю глаза, но вижу над собой не безграничное блекло-голубое небо, а красивый сводчатый потолок, который подпирает множество колонн. Заметив, что я открыл глаза, маленький желтый шакал взвизгивает и принимается носиться вокруг, скользя когтями по чему-то гладкому. Песок исчез точно так же, как и небо, вместо него — блестящий черно-белый пол, отполированный словно зеркало. Я с трудом поднимаюсь — затекшее тело не желает слушаться, ноги словно ватные. Но я жив, и это самое главное. Но еще важнее то, что меня окружает. Вместо бескрайней пустыни огромный зал со стенами, богато расписанными диковинными растениями и неизвестными мне письменами. Он так велик, что я кажусь себе крохотной букашкой на пустой городской площади. Шакал бежит ко мне через весь зал, и теперь он похож не на дикого зверя, а на добрую собаку, встречающую хозяина. Я протягиваю к нему руку и он, визжа, падает на спину, задрав вверх все четыре лапы.

— Ты мой друг? — спрашиваю я. — Тогда я дам тебе имя, потому что не знаю, как к тебе обращаться. Я назову тебя Садик — «друг».

Мы обходим помещение по кругу и обнаруживаем за колоннами огромный стол, уставленный серебряной посудой. На подносе лежат тонкие арабские лепешки, рядом — виноград и персики. Голод дает о себе знать, урчит в животе, а рот наполняется слюной. Но нельзя взять еду без приглашения. Так просто нельзя делать, ни один воспитанный человек так не сделает. А хозяев нигде не видно. Высоченные резные двери приоткрыты и пропускают в помещение луч света. Я выглядываю в щель между створками в надежде хоть кого-то увидеть во дворе — садовника или слугу, но вижу лишь Ханым, тянущую воду из чаши мраморного фонтана. Садик вцепляется зубами в мою одежду и тянет в сторону стола, но я строго говорю:

— Нет. Нельзя.

Но как же хочется есть! Тогда я поворачиваюсь спиной к двери, делая вид, что только что вошел, и кричу во весь голос:

— Ас-саляму алейкум!

Эхо под потолком несколько раз повторяет мои слова, но ответа на приветствие нет. Что же за люди здесь живут? Краем глаза я замечаю какое-то шевеление, вроде, рисунки на стенах начинают меняться. Или просто кружится голова. Но нет, движение становится все явственнее, и вдруг неизвестные знаки и цветы складываются в слова «Ва алейкум ас-салям! Будь моим гостем». Мысленно я благодарю Аллаха, что научил меня читать. Может быть, конечно, меня этому научил кто-то другой. Но я же не помню, кто это был.

Все, что лежит на столе, тоже огромного размера. Каждая виноградина не уступает среднему яблоку, персики больше похожи на арбузы, а в каждую лепешку можно завернуться как в одеяло. Чтобы насытиться, мне нужно совсем немного, и я не разорю щедрых хозяев, как муравей не сможет оставить без еды осла.

***

После трапезы я решаюсь покинуть гостеприимный дом и исследовать окрестности. Садик бежит впереди с таким видом, словно уже не раз бывал в этом городе, а я постоянно останавливаюсь, чтобы рассмотреть ту или иную диковину. Дорога вымощена белыми мраморными плитами, а по обе ее стороны устроены узкие арыки с текущей прозрачной водой. На дне их сверкают прозрачные разноцветные камни, похожие на осколки цветного стекла. Я наклоняюсь и беру один из них, камень поразительно похож на ограненный рубин, коих я повидал множество, но разум подсказывает, что никто в своем уме не станет украшать уличные арыки драгоценными камнями. Хотя иногда и разум бывает не прав. Это понимание приходит ко мне в ту минуту, когда я замечаю, что даже чугунные ограды дворцов украшены бирюзой, а ручки выточены из чистейшей слоновой кости. Я привык к тому, что дома прячутся за глухими глиняными стенами, а здесь богатство выставляется напоказ. А каждый дворец достоин самого Сулеймана ибн Дауда. Но я никак не могу понять — хорошо это или плохо. Кажется, что все жители этого города равны в своем достатке, или я просто оказался в богатом районе и скоро за поворотом обнаружу трущобы?