Тарковские. Осколки зеркала

В двух Анкетах, разделенных десятью годами, совпадают несколько ответов. Любимый цвет – зеленый, любимый поэт – Пушкин (странно, что Андрей не назвал здесь отца). Очень меня порадовало, что любимый цветок Андрея гиацинт, я часто дарила гиацинты брату на день рождения. О том, что любимой птицей окажется сорока, я знала еще без перевода. Удивляют меня любимые имена Андрея. Мария – понятно, имя мамы. Остальные? Не привязывать же «Анну» к Ахматовой, «Федора» к Достоевскому, «Павла» к апостолу? А вот лозунг испанской коммунистки заставил меня задуматься. Это что, шутка или всерьез?

На вопрос Анкеты 1974 года «В чем движущая сила женщины?» Андрей отвечает: «Подчинение, самоотречение во имя любви». Об этом же идеальном для него «растворении» женщины в мужчине Андрей говорит и в интервью швейцарской журналистке Ирэне Брежне в 1983 году.

В последней Анкете героиней Андрея становится наконец «женщина, которая обрела внутреннюю свободу». Кто эта женщина? Существовала ли она реально или только в воображении Андрея? Кто знает…

А жить Андрей хотел бы в России.

Андрею холодно

Моему сыну Михаилу

Эта фотография попала ко мне уже давно. Зима, территория Московского зоопарка. Замерзший пруд превращен в каток. На переднем плане – деревянная скамейка, на ней мальчишки-малолетки. У скамейки справа стоит спиной к снимающему Андрей. В руках у него чемоданчик с коньками. Знакомый чемоданчик, мой, с ним я ходила на каток, а Андрей часто брал его у меня напрокат. На брате демисезонное пальто с поднятым воротником. Все мальчишки на катке в шапках-ушанках, Андрей в кепке. По приподнятым плечам, по всей его напряженной фигуре я чувствую, как ему холодно. Лица брата я не вижу, но знаю, что он бледен до синевы и на щеках гусиная кожа.

Зимой Андрей всегда мерз, никогда не одевался тепло, по сезону. Это считалось у него особым шиком – отвергать все, что помогает не мерзнуть суровыми московскими зимами. Осеннее пальто он считал элегантнее зимнего, с меховым воротником, кепку – красивее ушанки, хотя тогда, в самом начале пятидесятых годов, и то, и другое, и третье – все было стандартным совпошивом. Под брюки ничего не поддевал даже в трескучие морозы, напрасно мама придумала смешное словечко «кальсонетты». Это не помогло, и «кальсонетты» находились в опале.

Был один благополучный период, когда мама почти насильно, вопреки желанию Андрея, «изобрела» ему теплую куртку на меху. Мы купили с ней шерстяную ткань в клетку, соседка Андриянова сшила из нее новый верх. К этой клетчатой куртке была мною куплена модная тогда шапка с цигейковым околышем и бархатным верхом. Всю зиму Андрей проходил в Институт востоковедения в этом наряде.

Но уж во ВГИК он не ездил в этой куртке и шапку круглую забросил. Появилось, кажется из комиссионки, серое в елочку пальто и цигейковая шапка-пирожок. Но чаще всего он выходил из дома без шапки. Таких смельчаков в Москве пятидесятых было совсем мало, это сейчас вся молодежь ходит а-ля заграница.

Сохранился листок грубой зеленоватой бумаги, исписанный Андреем, – начало его рассказа вгиковских времен (наверное, второй курс) под названием «Характер».

С неба сыплется мелкий снег – легкий и сухой. А на тротуарах – сыро. Тускло поблескивает снежная пыль, проносясь мимо освещенных витрин. Тяжело прокатился троллейбус – за морозным окном улыбающаяся девушка-кондуктор. Кому улыбается – не видно.

Человек в белом коротком халате поверх шубы и с онемевшим от холода лицом стоит у засыпанного снегом лотка с конфетами. Руки в карманах. Прошла девушка в меховом пальто и голубой шапочке. Пальто коричневое, шапочка голубая, ярко-рыжие ботинки. «Безвкусица», – подумал Сашка.

Мимо прошли двое. Оба в сапогах и надвинутых на глаза светлых кепках. Один из них, изобразив на лице удивление, протяжно и мерзко выругался.

– Простудишься, фрей! – и громко загоготали, довольные шуткой.

Прошли, ругаясь и обсуждая личные дела. Сашка выплюнул сигарету, наступил на нее. Потер замерзшее ухо и потоптался на месте. Снег прошел… Давно стоит Сашка. И ждет, – хотя знает, что ждать нечего…

Рассказ о неудавшейся любви. И о том, что стоит Сашка – Андрей, ждет любимую и мерзнет… Опять мерзнет. Зима, неуют, отвергнутая любовь и холод, холод. Холод в сердце любимой, холод в природе.

Почему он выбрал себе такую участь? Что заставляло его так упорно мучить себя? Психолог сказал бы, что его не оставляло подсознательное чувство вины. Вряд ли это так. Какую вину он за собой тогда чувствовал?

Из того же рассказа:

Последнее время Сашка любил оставаться один. И думал. Вспоминал и мучительно думал о плохом: об Ирине, о своем характере и о многом другом. Стоило задуматься о чем-нибудь, когда мать была дома, она с подозрением начинала приглядываться к Сашке и притворно-равнодушным голосом спрашивала:

– Саша, что с тобой, что-нибудь в институте?

Сашка огрызался, и ему было нестерпимо стыдно, когда мать, пряча обиду, уходила в кухню и молча курила, облокотившись о грязный кухонный стол…