Тарковский и я. Дневник пионерки

Я хочу сказать следующее. Может быть, в своей жизни я пережил не так много, но это были очень сильные потрясения. Сегодня я переживаю очередное потрясение и, может быть, самое сильное из всех: я вынужден остаться за пределами своей страны по причинам, которые хочу вам объяснить.

Более 20-ти лет я работаю в кино. Госкино СССР создало для меня такие условия, что в течение 24-х лет я сделал всего только шесть картин.

Говоря о том, что я сделал всего б картин, я объяснял всегда это свое «малокартинье» тем, что снимал зато всегда те картины, которые я хотел снимать, но я умалчивал о том, чего мне стоило добиться разрешения их снимать, каких стоило усилий всякий раз добиться утверждения своего замысла. На это уходило все время и все силы. Что это означает?

В конце концов, я подсчитал, что в течение 18-ти лет я был вообще без работы и должен признаться сегодня честно, что у меня бывали ситуации, когда в кармане не было буквально пяти копеек на дорогу.

Это не означает, что все эти годы я бездействовал, но мой путь к фильму начинался с того, что заявки на него отклонялись. Если при этом учесть, что у меня большая семья, то такие простои стали буквально проблемой нашего выживания.

Официально мои фильмы расценивались, как высококачественные, но тираж их, от которого зависел мой доход, был ничтожен. То есть нарушался элементарный закон общения со зрителем, потому что интерес со стороны публики был огромен. И тем не менее прокат фильмов внутри страны был строго лимитирован при том, что на Запад фильмы продавались свободно и за крупные суммы…

Смею думать, что всеми своими картинами я принес некоторую пользу советскому кинематографу, как-то, в меру своих сил, поддержав интерес к нему. Но при этом ни один из моих фильмов не получил ни одной премии внутри Союза, хотя там их существует великое множество. Советским кинематографистам ежегодно пачками вручаются какие-то премии, которыми я не был отмечен ни разу, также точно как мои фильмы никогда не были представлены ни на одном внутрисоюзном кинофестивале.

Точно также с того момента, как Ермаш стал председателем Госкино, мои фильмы перестали посылать на международные фестивали, видимо, полагая, что они не достойны представлять советское киноискусство за рубежом.

Я полагаю, что по существу мне отказывали все это время в праве на работу. Можно, конечно, сказать, что за годы правления Ермаша я сделал «Зеркало» и «Сталкера», но учтите, что всякий раз я получал работу после того, как обращался с письмами соответственно к XXIV и XXVсъездам КПСС. Судьбу этих картин решало только их вмешательство — так что, как говорят у нас, «от съезда к съезду». Но то, что касается лично председателя Госкино Ермаша, то он просто вычеркнул меня из списка трудоспособных кинематографистов.

Я мечтал иметь своих учеников в Советском Союзе. Мне предложили организовать свою мастерскую из шести человек, которые были мною отобраны уже после того, как их документы были утверждены к праву поступления отделом кадров Госкино СССР — ни один из них не был принят затем государственной комиссией. То есть таким сложным образом мне снова было отказано в работе.

Мой 50-летний юбилей не был отмечен в прессе ни единой строкой точно так же, как я не получил ни одной официальной поздравительной телеграммы от руководства, как это принято у нас по протоколу. То есть такого, как со мной, в Советском Союзе просто не бывает. Когда я был тяжело болен и попросил у Союза кинематографистов деньги на путевку в санаторий, то мне отказали, хотя я был членом Правления Союза кинематографистов СССР.

Мое положение стало просто физически-угрожающим. Однако Ермаш рассмеялся моему предложению уехать работать за границу.

Мне не дали слово на Съезде кинематографистов, проходившем в Кремле. А теперь еще эта история на фестивале в Канне.

Когда «Ностальгию» итальянская сторона предложила в конкурс, то советское руководство официально выразило удовлетворение по этому поводу и высказало пожелание, чтобы я поскорее закончил картину. Директор «Мосфильма» Сизов даже просил меня поторопиться к фестивалю. Я был воодушевлен и обрадован: наконец-то, как я понадеялся, мне все-таки удалось сделать что-то нужное для моей страны: естественно, я рассказывал в «Ностальгии» о специфической для русского человека невозможности существовать вне России.

Но вдруг я узнаю, что настояниями советской стороны в жюри кинофестиваля в Канне введен Сергей Бондарчук, неприязнь которого к моим фильмам широко известна. Тогда в недоумении я позвонил в Москву: «Зачем вы меня губите? Ведь Бондарчук ничего не понимает». На что Костиков заверил меня, что Бондарчук, напротив, «едет помочь вам».

Но теперь уже не для кого не секрет, как повел себя Бондарчук, будучи членом жюри — он, точно лев, дрался за то, чтобы «Ностальгия» ничего не получила. А те премии, которые я все-таки получил, были выданы не благодаря ему, а вопреки его «стараниям». Случившееся я воспринял, как удар в спину, тем более болезненный, что он был нанесен своими.

Вся эта акция была воспринята мною, как наглядная демонстрация их позиции по отношению ко мне и к моему творчеству; такого режиссера, как Тарковский, для них просто не существует. Он вне поля зрения Госкино СССР.

Поняв это, я написал в Москву несколько писем с просьбой позволить мне здесь сделать «Годунова» и «Гамлета», ежели там никто не нуждается в моих фильмах. Но для того, чтобы спокойно работать здесь, мне нужна моя семья в полном составе, я должен вывезти хотя бы младшего сына и тещу, которые нуждаются в нашем уходе…

Все это время я продолжал надеяться, что все-таки что-нибудь произойдет, то есть Ермаш переменит свою политику в отношении меня, то есть моя судьба будет решаться иначе. Но напротив, за это время я только еще яснее понял, что, вернувшись в Москву, я не получу там вообще никакой работы.

15-го июня и 23-го июля 1983 года я написал письмо зав. отделом культуры ЦК КПСС Шауро, но не получил никакого ответа.

24 сентября — письмо Андропову — когда он еще не был Председателем Президиума и Генеральным Секретарем. 6 февраля — второе письмо Председателю Президиума. Причем по закону они обязаны мне ответить, но никто не ответил ни разу!

26 сентября 1983 года — официальное письмо в Консульский отдел в Риме с просьбой продлить мне и моей жене срок пребывания за границей на три года и выдать паспорта на выезд сыну и теще. Даже на этот, вполне официальный запрос нет никакого ответа.

28 февраля этого года — я написал письмо Черненко.

22 мая передано письмо нашему послу в Париже Министерством Культуры Франции, так как «Гомон» участвует в со-продукции.

Такое же письмо отослали нашему послу в Швеции мои шведские продюсеры, так как обеспокоены моим моральным состоянием.

Наш посол во Франции выразил удивление, что я кого-то ожидаю, хотя по советским законам, если ты выезжаешь в командировку за границу сроком более года, то имеешь право брать свою семью с собой. Я здесь уже полтора года, но моему сыну было запрещено выехать со мной. Моя жена является моей сотрудницей — так что ее выезд был необходим, но в Москве остались двое беспомощных людей. Это по крайней мере антигуманно.

Я много раз просил наше руководство пойти нам навстречу, опирался на хельсинские документы, но оказывалось всякий раз, что мы для нашего правительства как бы не существуем. Нас поставили в ситуацию, которая вынуждает нас как-то материализоваться, чтобы напомнить о себе и вынудить с нами посчитаться.

Для меня было ужасным ударом отношение ко мне Госкино — за что? За что они меня так преследуют, возникает вопрос?

Но второй удар — это отсутствие какого-либо ответа от нашего правительства. Они даже не сочли нужным ответить мне на мои законные просьбы, связанные с моим семейным положением. Если бы мне хоть что-то ответили, то я никогда не решился бы сделать то, что происходит сегодня.

Потерять родину для меня равносильно какому-нибудь нечеловеческому удару. Это какая-то месть мне, но я не понимаю, в чем я провинился перед советской культурой, чтобы вынуждать меня оставаться здесь на Западе?! Если у вас есть вопросы, то я готов на них ответить.