Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Пал изуродованный духовно и раздавленный всей тяжестью власти царь Годунов. Народ, так радостно приветствовавший его в начале оперы, в финале приветствует уже нового, «законного» царя Дмитрия… Бушевавшие на сцене страсти утихли, толпа медленно опускается и ложится на пол и друг на друга, как бы образуя своими телами горы застывших трупов. Затем эти горы словно бы сглаживаются, и кажется, что перед нами только серо-бурая земля, напитавшаяся человеческой кровью. Тихо падает снег на опустевшую землю. На авансцене появляется неприкаянный, одинокий Юродивый. Ему холодно. Он ищет, чем бы прикрыться, и ничего не находит, кроме какой-то окровавленной тряпки. (Парафраз «Рублеву» – сцена в разрушенном храме. Но Рублёв с этой страшной минуты начинал путь к новому обретению истины, глубинному, умудренному пониманием своего предназначения творить для народа и ради народа.)

Сцена Юродивого венчает финал оперы. Итак, набрасывая окровавленную тряпку на плечи и повернувшись к залу спиной, Юродивый стягивал с лица мешок. И что же? Поднимая голову к небесам, он узревал прекрасного золотисто-голубого Ангела, раскинувшего свои крылья над полем человеческой брани…

Цельность и художественная убедительность этой постановки Тарковского для меня бесспорны. Также английская пресса отзывалась о спектакле с явным воодушевлением, хотя также высказывались сомнения. В цитированной уже статье из «Таймс» Паул Грифите писал, что, очень высоко оценивая спектакль в целом, он сомневается в правомочности финала, который, с его точки зрения, «вносит фальшивую ноту», ибо в опере Мусоргского «нет того религиозного обещания», которое делает финал «господина Тарковского облегченно позитивным». Грифите избегает такого важного здесь слова – катарсис!

Этим высказыванием обозначается важное и характерное сомнение западной публики в привлекательности религиозных идей, все более настойчиво провозглашаемых Тарковским, но во многом девальвированных развитием западного мира. Думаю, что призывы Тарковского обращаться к жизни духа, все более крепнущая проповедническая интонация его произведений роднят его более с русскими национальными и культурными традициями, приобретающими сегодня именно в России свое новое значение. Но в контексте современной западной культуры и доминирующих ныне умонастроений Тарковский покоряет прежде всего изобразительной мощью этих произведений, их чувственной неоспоримостью, но кажется несколько старомодной и догматичной в своем философском и религиозном пафосе…

Эта следующая публикация в голландской газете «deVolkskrant» от 13 июля 1984 года оповещала читателей об открытой для журналистов пресс-конференции Тарковского в Милане, где он сообщал о своей возможной готовности остаться на Западе. Эту пресс-конференцию подготовил тогда для него главный редактор журнала «Континент» и воинствующий диссидент В. Максимов. Мне удалось без труда получить командировку от газеты для освещения на ее страницах этого важного события. Как сообщали в газете: «Андрей Тарковский никогда больше не пройдется по русским улицам».

И действительно, с этого момента география дальнейшей жизни Андрея должна была определиться в границах Италии, откуда он выберется однажды на кинофестиваль в Роттердам. А потом мне еще посчастливится вместе с Андреем и Ларисой совершить несколько поездок в Англию. Более того, посетить еще маленький кинофестиваль в США, в горах Телорайда, щедрый путь к которому лежал для нас через Лас-Вегас, поселения мормонов, индейские резервации и каньоны.

«Ностальгия – это заболевание, нередко чреватое смертельным исходом» (Пресс-конференция в Милане)