Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Вот это письмо замечательного историка и теоретика кино Леонида Козлова:

«Москва, 16. VIII. 90

Дорогая Оля,

после наших лондонских встреч (и увы, слишком коротких бесед), о которых у меня осталось очень теплое воспоминание, после возвращения Майи Туровской – я получил текст Вашего доклада об автобиографических мотивах в кинематографе А.Т.

И должен Вам сказать, что этот текст произвел на меня сильнейшее впечатление. И вызвал чувство восхищения автором.

Я поздравляю Вас и от души благодарю.

Ценность того, что Вы изложили, – не только в исследовательской стороне дела. Хотя и в ней тоже. Наблюдения над фильмами, интерпретации мотивов – прекрасны (при том, что отдельные, по-моему, немногие, места могут показаться небесспорными; впрочем, это не важно, ибо не это важно). А Ваша разгадка мотива жертвоприношения в “Жертвоприношении”, Ваше открытие внутренней мнимости, в этом мотиве заложенной, – это просто великолепно. Вы объяснили мне мои собственные ощущения некоей сомнительности и ущербности, тот непонятный вопросительный осадок (“тут что-то не то!”), который оставался у меня после просмотров этого – по-своему замечательного – фильма.

Но, повторяю, дело не столько в этом. Главное, из чего вытекают все прочие достоинства Вашего текста, – суть нравственная свобода и бесстрашие мысли. То, что Вы сделали, есть поступок честного человека, сполна оплаченный и выстраданный. Горькая и, казалось бы, безжалостная искренность, ради которой вовсе не приходилось отрекаться от “былой любви”, но которая выражает собою новую ступень этой любви к предмету, ее преображение, – вот что прекрасно в особенности. Это и есть главное.

Скажу Вам больше. Вы сделали для меня очевидной мою собственную внутреннюю несвободу, долго тяготевшую над моими попытками что-то писать или что-то говорить об Андрее и о его кинематографе. Я слишком долго глушил, если не душил, в себе все те “нет” и все те “но”, все несогласия и неприятия, без которых мое восприятие и приятие творчества Андрея не могли быть полно и внятно осмыслены и выражены.

Сейчас я вспоминаю ту московскую конференцию. Она была чудовищно странной, в ней было немало прекрасных и значительных, и трогательных минут, и в то же время в воздухе витали флюиды некоего морока, нечто темное и болезненное, нечто извращенное – смешанный дух ярмарки интеллектуального тщеславия и идолопоклоннического капища. Эти темные флюиды захватывали даже и тех, кто мог бы быть чист и свободен в своей преданности “герою” этого собрания. Мне – время от времени – становилось очень тягостно. Есть известный психопатологический термин “сверхценность”. Наверное, можно было бы написать небезынтересное исследование “АТ как сверхценность современных интеллектуалов”. Так вот, о конференции, на которой Андрея так превозносили (как гуру, как пророка, как избранника, достигшего высших степеней духовного совершенства). Признаюсь Вам: после закрытия этого сборища, придя домой, я почувствовал жуткую потребность отринуть нечто и изрыгнуть это нечто из себя – и все завершилось приступом диких рыданий (я ревел и выл, как баба, в течение нескольких минут). На другое утро Оксана сказала мне: “С этой конференцией что-то не то: меня словно преследуют какие-то темные силы”. Я ей ответил: “Прочитайте вслух 90-й псалом, несколько раз подряд”

К чему я обо всем этом вспоминаю? Вот к чему. Долгое время вокруг творчества Андрея, его судьбы и его памяти нарастало некое облако наваждений, прельстительных и ядовитых. Можно было противостоять этим наваждениям просто в силу внутренней и духовной независимости, в силу естественного иммунитета (как у Ирмы, у Марины). Но еще никто, как мне кажется, не попытался начать разгонять и развеивать это облако сознательным волевым действием. Изрекались предостережения, но они не в счет. Вы – первая, кто вступил в активное противостояние и выразил это противостояние прямым высказыванием, прямым разговором об Андрее на таких нравственных основаниях, на которые, насколько я знаю, до Вас никто не рисковал становиться.

Поэтому Ваш текст означает (для меня по крайней мере) начало подведения очень важной черты под целым этапом “тарковсковедения” и “тарковскианства”.

Повторяю: для меня это стало большим подарком – встретиться на читаемых мною страницах с автором, пребывающим в состоянии такого независимого и такого высокого бесстрашия.

Текст написан очень просто. Но, кажется, Иван Кашкин любил чей-то афоризм: «Простота – это ясность. Ясность – это честность. Честность – это смелость».

Еще раз спасибо Вам.

С сердечными пожеланиями всего наилучшего ЛК