Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Правда состоит в том, что все мы были тогда родными детьми и пасынками расцвета и заката советского кино, которое все-таки существовало и которое пытается с такими трудами возрождаться заново, в другом обличии под названием «российского», усеченного надолго целым рядом очень ярких бывших республиканских кинематографий. Тоже все-таки, может быть, оправданная с точки зрения общего развития истории, но все же огромная потеря для всей нашей культуры. Хотя вопросы эти, конечно, не такие простые, и негде теперь искать виновных в потерянных людях и потерянном для кино времени?

Думается мне с грустью, что ранняя кончина благородно оградила Тарковского от соблазна в тех новых условиях неожиданно свалившейся идеологической свободы вновь попробовать добиваться субсидирования своих картин. И позднее – в соревнованиях с более умелыми и более сообразительными коллегами. Увы, не всегда более талантливыми. Ведь искусство стало индивидуальным занятием. И трудно представить теперь реакцию Тарковского на изменение роли интеллигенции в современном русском обществе, когда фильмы все чаще стали возвращаться к своему, так смущавшему его «ярмарочному происхождению». Когда само имя Тарковского стало рыночным брендом для тех, кто старается на космическом корабле «Солярис» запустить на международный рынок неизвестные доселе имена незнакомых ему и никак им не чтимых художников, пристегнутых на этих выставках к его международной известности, чтобы повысить цену сохраненных картин пока местного, ценностного значения.

Как писал Кьеркегор: «Как непрошеные гости, исключаются все, кто думает, что смерть – величайшее несчастье, все те, кто стали несчастны, потому что боятся смерти, мы знаем худшее несчастье, и прежде всего несчастье жить… Несчастный, стало быть, тот, чей идеал, чье содержание жизни, чья полнота сознания, чья настоящая сущность так или иначе лежит вне его. Несчастный всегда отторгнут от самого себя, никогда не слит с самим собой»… То, что «мешает» личности «жить надеждой, есть воспоминание, а то, что мешает жить воспоминанием, есть надежда»… Мне кажется, это и о нас, живших тогда и стремившихся снова к иллюзорной полноте свершений…