Избегая таких крайностей, надо сегодня признать, что судьба Тарковского в советской России могла быть драматичной, но не трагичной, как тогда казалось ему и нам тоже. Ведь удалось ему все-таки устоять на своем и делать то, что хотелось, оставив за собой собственную территорию «киномира Андрея Тарковского», несмотря ни на что, – а ведь сколькие ломались и шли на компромиссы! Или погибали в безвестности! Ожидая расправы, не пришлось Тарковскому падать в обмороки от неожиданной ласки Генералиссимуса, как другим советским классикам в другие советские времена… Да и в русской истории примеров хватает… Мы вообще специальные «ребята», не слишком годные к сравнению с другими…
Никогда не забуду встречи Шлёндорфа с Тарковским, которую организовала по его просьбе, с таким трудом уговорив Андрея пообщаться с ним, воспользовавшись моим переводом… Тогда Шлёндорф, привыкший бороться за свое существование сам, но совершенно в других условиях, в которых потом окажется Тарковский, непомерно удивил его как характером своих социальных и международных интересов, нам недоступных тогда, так и своим восторгом по поводу существования в Союзе специального министерства кинематографии. «Подумай только, – восклицал он, – у вас целое министерство озабочено вашей судьбой, субсидирует картины! Вы знаете, куда обратиться! И такие студии!» Но студии и государственное, безвозмездное субсидирование воспринималось, как должное и само собою разумеющееся, а личное отношение Тарковского к министерству, естественно, не требует здесь комментариев. Так что его изумлению не было предела, когда он растерянно резюмировал встречу: «Переведи ему!
Там, где немцу хорошо, там русскому капут, и наоборот. Понятно?»
Что довольно долго подтверждалось в 90-е годы. Да, и теперь остается непростым вопросом! Потому мне показался чуть запоздалым пафос книги Фомина «Кино и власть», отказавшего себе в возможности проанализировать 70-е годы в свете уже свершившегося исторического опыта и сложностей, выпавших на долю «нового русского» кино в 90-е годы. Взаимоотношения художника и власти (пусть это будут авторитеты или деньги), художника и действительности, как таковой, почти всегда драматичны, если не ставить себя сознательно и умело(!) на службу идеологическому или коммерческому рынку.
Валерием Фоминым, конечно, проделана огромная, благородная и кропотливая работа. Им собрано множество документов, в деталях изобличающих то «лобное место», на котором помучили вдоволь многих наших известных кинематографистов. Но созданный В. Фоминым образ только жестоких мучителей и непокорных детей, существующих вне времени и пространства, все-таки упрощен. Впрочем, как всякой изолированной стране, нам свойственно многого не видеть за пределами своих границ. Конечно, с прекрасной «перестройкой», безусловно, расцвели выдающиеся имена А. Сокурова или К. Муратовой. Но нельзя забывать и о горьких потерях. Совершенно потерялся в новом пространстве первый бунтарь Элем Климов. Безработным оказался незаслуженно забытый ныне автор замечательной картины «Принципиальный и жалостливый взгляд» Александр Сухочев, в конце концов покончивший с собой. Долго не работал в 90-е не слишком обласканный еще советской цензурой Г. Панфилов. Долго продолжал молчать в свободном пространстве А. Смирнов. А куда успел исчезнуть так ярко заявивший о себе после «перестройки» ученик Тарковского К. Лапушанский? Отчего до сих пор так трудно живется кинематографу Р. Хамдамова, который каждый раз по копейке собирает деньги на свои выдающиеся картины, а его «Анна Карамазоф» так и затерялась, между прочим, у